В лабиринтах судьбы

Ефросинье было ничуть не жаль жену сына. В её сознании навечно утвердилось единственное суждение: измена мужу в любом случае не останется безнаказанной. Рано или поздно, но расплата обязательно наступит. И совсем не важно, в каком виде она проявится. Главное – отступницу настигнет кара божья. Пусть это будет проклятье близких людей или невыносимые трудности в дальнейшей жизни, или неожиданно вдруг обнаружится тяжёлая и неизлечимая болезнь, а то и того хуже: произойдёт несчастный случай. Да мало ли что может случиться? Результат один: изменница, так или иначе, всё равно будет наказана. Либо морально, либо физически. Так она мыслила, потому что поруганным оказался её родной сын. А что было бы, скажем, если бы задурил сын, её родная кровиночка, с какой-нибудь смазливой вдовушкой? А Катерина оставалась бы верной мужу до последнего дня? Об этом Ефросинья как-то не думала. Видимо, для любой матери собственное дитя всегда остаётся непорочным.

«Настрадался Сереженька, что и говорить. Ох-ох-ох!» – думала она сейчас, лёжа в постели. У неё не было ни малейшего желания продолжать разговор со Степаном на тему: простить или не простить Катерину.

«Жила Катька с Серёжей, как за каменной стеной. Чего ей ещё не хватало? Что ещё нужно было? Дочь предателя, отвергнутая всем посёлком, была подобрана и согрета её сыном. И после всего, что сделал для неё Сергей, она выкинула такой крендель. Задурила, неблагодарная баба, захотелось ей неизвестно чего. Срамница, одним словом».

Но чем больше Ефросинья рассуждала, тем больше её тяготило что-то изнутри. Но что? Судьба внучки, которая на загляденье всем поселковым росла умной и старательной девочкой? Ухоженная, всегда опрятно одетая на городской манер, в отличие от других ребятишек.

Словно почувствовав её терзания, Степан продолжил:

– А что, если Анютка начнёт навещать нас? Родная, всё-таки, и безвинна, как не крути.

Ефросинья не отзывалась.

– Ты что, уснула?

– Вначале внучка придёт, а потом и Катька заявится. Найдёт предлог для посещения твоего дома. То Анютка припозднилась и не пора ли ей домой. А то скажет: надо пораньше спать её уложить. Шустрая бабёнка, эта Катька, прикидывалась только невинной овечкой. И начнёт тебе нервы мотать, не отвяжешься. Я ведь тебе говорила, что не нужна она мне, блудница. Не хочу видеть её бесстыжие зенки.

Кровать под Ефросиньей опять злобно заскрипела.

– Понесло, – обиделся Степан и отвернулся к стенке.

«Как же ты, Фрося, не можешь понять и согласиться со мной, что ничего уж не изменить и не повернуть вспять. Жизнь продолжается, и её не остановить, не удержать, как ни старайся. У Сергея ведь тоже была женщина, Марина Пшеничникова. Жил он с ней, чего тут греха таить. Жил, как с женой. А Катька видела всё это и продолжала любить Сергея. Выспрашивала всё о нём и не осмеливалась подойти, чтобы объясниться. Так кто ж тогда кому изменил? Откуда же, Фрося, нам знать, кто кого любит, а кто лишь создаёт видимость? Мы не боги, не можем заглядывать в душу человека. Кто знает, может, Сергей по-прежнему любит свою первую женщину? Может он запутался в своих чувствах и облегчённо вздохнул, когда узнал об измене жены. Может, и войну-то выбрал вместо отдушины и теперь ему легче дышится. Не понять нам с тобой, Фрося, не разобрать того, что творится в сердцах молодых. Они не такие, как мы, не хотят примиряться с судьбой. Хотят поспорить с ней и доказать свою правоту. Может, и правильно поступают, как знать? С тобой, Фрося, тоже вон что-то неладное творится. Никогда не перечила мне, все решения я принимал сам, а тут взяла и воспротивилась. Родную внучку не хочешь пустить на порог. Ждёшь чего-то, молчишь, как дундук. Ну да ладно, утро вечера мудренее. Увижу Катерину, поговорю».

С этими нерадостными мыслями он и заснул.

В посёлке воцарилась тишина. Приземистые избы давно спали, и только в одной из них светилось окно, сонно расстилая на дорогу слабенькие лучи желтоватого света. Это было окно Катерины Жигарёвой. Она не спала и с вечера сидела над чистым тетрадным листом. Задумала написать Сергею письмо, да не знала, с чего начать, как изложить свои размышления, которые преследуют её, мучают ежедневно и ежечасно.

Игорь наконец-то продал дом и уехал в Москву. Там надёжно обосновался его друг Генка, с которым он хлебал в одном детдоме постные щи и делился куском чёрствого ржаного хлеба.

За неделю до отъезда Игорь, не таясь больше соседей, уверенно толкнул калитку и вошёл в дом Катерины. Кутеиха впоследствии сообщила бабам, сгрудившимся у колодца, что пробыл он у своей возлюбленной никак не меньше двух часов. И что из окон-то доносились любовные стоны и вскрикивания, сама слышала. Потом Небаскин также открыто вышел на крыльцо, подымил папиросой и ушёл в свою избу. По дороге он успел ругнуться в чей-то адрес нецензурной бранью. По всему было видать, что дорожный мастер имел скверное настроение, и лицо его выражало явное недовольство.