В лабиринтах вечности

Всё его существо наполнилось ею. Нежный сладковатый запах любимой обволакивал его сознание, кружил и поднимал к звёздам, там, где ничто не властно над ними. Их дыхания сливались, и лишь биение сердец напоминало, что они еще живы, что их души еще не свободны, и еще не на пути к звёздам…

Ночь стала темнее…, звёзды стремились к горизонту…

— Умоляю, идём с нами! Моисей говорит…

— Но почему мы не можем остаться на берегу Великого Хапи и быть счастливы здесь? — прошептала она, отвечая на поцелуи поцелуями. — Почему вы слушаете Его?

— Кого?

Она было хотела сказать, но он прикрыл ей рот рукой.

— Тцц-ц-ц милая, не произноси его имя!

Вдруг, вырвавшись из крепких объятий любимого, она строгим голосом спросила.

— Нет! Зачем Он насылает на нас страшные кары?! Хотите избавления от рабства, хотите идти в земли Ханаан — идите! Но не посылайте на головы моего народа страшные беды! И без того великие потрясения вскоре обрушатся на наши земли! — она потупилась. — Вижу, силы Сфинкса на исходе. Никогда Кеми не возродиться, не восстать из пепла. Я вижу умирающего Сфинкса…

— О чём ты? Сила Рамсеса велика и простирается на… — он не договорил так и застыл с поднятой рукой, потому что он увидел, как печален взгляд любимой.

— Нет, ты не понял. Это последние годы тишины! Боги оставят черные земли. Могучий правитель уйдет…

— Твой отец?

— Да! И не найдется достойного наследника, чтобы остановить несущихся лошадей к пропасти!

— А Мернептах?

— Он силён лишь в ненависти. Весь пыл истратит на достижение двойной бело-красной короны, а став фараоном будет уповать на милость богов. Я вижу кровь и пожарища, интриги и длинную череду дворцовых переворотов, и сотни…, сотни лиц на золотом троне отца. Их будет много, очень много, но никогда уже не бывать столь сильному правителю, как он. Не успеет Сопдет взойти и ста раз над Кемет, как его земли будут топтать чужестранцы! (Сопдет — Сириус — восход Сириуса символизировал начало нового года)

— Боги не позволят этого!

— Они не просто не позволят, они отвернутся от нас! Я отчетливо вижу, как черно-красная пелена надвигается на великие воды Хапи. И мой народ будет собирать кровавые слёзы!

Он молчал, мороз бежал по его спине — холодно. Но только холод этот был не от промозглой уже вечерней сырости — в горах быстро становится холодно, — а от слов Неферкемет. Он знал, она видит то, что другим не дано познать и за столетия. «Видеть многое, ясно видеть — это ли не дар Богов? — подумал мастер, — Но какой это страшный дар!»

— Любимая, прошу тебя, уйдем со мной!

— Нет! Оставить людей без Знаний?! Никогда!

— Любимая…

Она резко остановила его рукой:

— Нет! Всё, хватит! Я вижу нам не быть вместе! Никогда не быть вместе… Моя участь — войти в вечность здесь, на земле моего отца. А ты иди!

Провела рукой по грубой шероховатой стене пещеры.

— О, как бы я хотела забыть свои знания и быть просто женщиной, уйти с тобой, подарить тебе сына или дочку, но то, что предначертано Хатхор в день моего рождения — не изменить. И я остаюсь! Должна остаться!

— Но у тебя мой ребенок! Что ждет его? — Влюбленный попытался этим последним доводом вернуть ее дух к себе, а ее мысли вернуть к своему сердцу.

В глазах Неферкемет стояли слезы.

— Ты прав… — и вдруг с мольбой прижав руки к груди, она прошептала, — О, Боги, почему Вы не дали мне сил устоять? Почему лишили разума? Великие Знания! Зачем мне они? Я хочу быть просто женщиной, слабой…, а эти Знания слишком опасны для людей, слишком опасны! И как важно, чтобы ими владели со светлыми помыслами.

Она впервые прочувствовала, какой страшной силой обладает. Нет, она не хочет, чтобы ее ребенок был тем, от кого зависит всё сущее на земле. Пусть лучше она будет этим последним звеном между Богами и людьми. Я не хочу бед для Кемет, и не хочу подвергать опасности людей. Но если я уйду, мой народ останется без защиты Богов. И возможно, я та, кто остановит страшные бедствия, что надвигаются на мой народ! Я остаюсь! Уходи без меня!

— Милая, — он сжал ее в объятиях, — я не уйду!

— Уходи! — непреклонно произнесла Неферкемет с лицом изваяния с мертвым взглядом. — Я нужна моему народу. Я остаюсь!

— Но тебя отправят в дар хеттскому царю! И это ты называешь — нужна своему народу!?

— Если мое предначертание в этом, — каменное лицо чуть дрогнуло, глаза увлажнились, — я готова! Но я не могу быть чьей-то женой! Меня не подарят! Я Избранная! И я не могу быть просто слабой женщиной! Прости, что забылась, прости, что любила и обманула тебя ожиданием вечного счастья! Если от меня зависит жизнь моего народа и вселенский мир, то я жертвую собой, жертвую всем!

— Но не жизнью…

Он чуть отстранился, встряхнул ее, заглянул в глаза, в уже каменные глаза изваяния, и, не увидев там ничего, кроме полного отрешения, застонал, как раненый зверь, оттолкнул ее от себя и бросился вон из пещеры. Он бросился прочь, не оборачиваясь, боясь оглянуться.

А она безучастно смотрела ему вслед, словно он был всего лишь ветер, перекатывающий по песку высохшую траву. И только одно слово — «уходи», как шелест ветра слетало с ее губ:

— Уходи… — безучастно шептала она, — уходи…