В лабиринтах вечности

— Единственное упоминание об Атлантиде, как ты помнишь, было нанесено на стенах храма в Египте, в Саисе. Но мы с тобой ничего не нашли! А вот если найти хотя бы одну подобную монетку или какие-то предметы с такими же знаками в Египте, то я доказал бы, как дважды два четыре, версию деда и исполнил бы его последнюю волю — найти эту самую…

Он резко замолчал, отвернулся в сторону, долго смотрел на бесконечный, безжизненный пейзаж, щурился, но не от солнца, а от нахлынувших чувств. (Мустафа теперь с интересом наблюдал за Паулем — такое с немцем было впервые).

— Знаешь, Мустафа, наверное, единственное, что я хочу, это утереть носы этим ученым снобам и доказать, доказать им всем, что Атлантида всё же была, и мой дед не был глупцом или фальсификатором. Хочу доказать, что дед был прав! Тысячи раз прав!

Мустафа пристально посмотрел на него пронизывающе остро, спросил:

— И только поэтому ты ищешь здесь следы Атлантов?

— Да! Тогда бы я доказал им…

— А тебя не интересуют другие …? — вдруг Мустафа осекся (понял, говорит лишнее, но было уже поздно — Пауль подхватил его вопрос).

— Что другие?

— Ну…, — Мустафа занервничал, — Я хотел сказать другие…

Вновь замолчал, что-то обдумывая, словно борясь с собой, и вдруг выпалил:

— Очень прошу тебя оставить эту никчемную затею… Прошу тебя! Оставь!

— Да почему? — опешил Пауль.

— Потому, что это никому не нужно. Знания, что принесут твои открытия, ввергнут мир в Вечный Хаос! Люди не готовы принять их достойно. Это очень опасно!

— Поясни!

Мустафа долго молчал, в нём явно происходила борьба «ответственности» с тщеславием и человеческой глупостью (Тщеславие и глупость победили).

— Хорошо, я помогу тебе, но с одним условием. Ты никогда и никому не расскажешь о том, что увидишь. Поклянись!

— Клянусь!

— Смотри, ты дал клятву!

III

Три дня спустя. Асуан

— Зачем мы ползаем здесь? — простонал раздраженно немец, — Я не хочу знать всё! Меня интересует только один период, один маленький фрагмент истории, а не вся история Египта и всего человечества! Я не Флиндерс Питри, что роет везде и всюду. Это его интересует всё. Меня нет!

Мустафа посветил ему в лицо керосиновой лампой и с ненавистью сказал:

— Ну, тогда ползи обратно!

— Ага, как же, — буркнул в ответ Пауль, отпихивая скорпиона, что цеплялся за его сапог, — без света в кромешной темноте, далеко я уйду. Мустафа, да, постой же ты! Пойми, я не хочу искать свидетельства Исхода или чего-то еще… Меня это не интересует!

Араб остановился.

— Я знаю, Пауль, знаю. Но ты сам будешь меня благодарить, когда доберемся до…, когда докопаемся. Всё-всё, что связано с Атлантами, связано и с Исходом.

— Нет! Ну почему ты такой упрямый?! — Пауль чуть не плакал.

В душной шахте, кишащей змеями и скорпионами, они ползали вот уже, как ему казалось, целую вечность. Как только они попали в этот узкий проход между мирами, так сразу время захороводило: то тянулось мучительно долго, то пролетало стремительно, словно мчалось в преисподнюю. Всякий раз, когда он поглядывал на швейцарские часы, его поражало время, которое показывали золотые стрелочки — за секунды пролетали часы. Да и сам циферблат, смущенно поблескивая в свете керосиновой лампы, словно приходил в полное исступление от своих взбесившихся стрелочек.

— Смотри, уже пять часов в шахте, а такое чувство, что прошло всего несколько минут! — периодически вырывалось у Пауля удивлённые возгласы, — смотри только что было два и почти сразу четыре, может нам уже стоит идти обратно? Мустафа, что ты хочешь найти здесь?

Араб не обращал на его всхлипы никакого внимания и полз…, полз дальше.

Вдруг, после очередных причитаний, Мустафа повернулся и сказал: (Пауль в этот момент даже испугался, так араб изменился в лице).

— Ты ищешь следы Атлантов, но ни разу не сопоставил то, что имеешь и то, что видишь!

— О чем ты?

— Твои монетки! И знаки на них!

— И что?

— А то! Свидетельства Атлантов ты можешь найти только здесь! В этом лабиринте!

Сказал и снова пополз, совершенно не обращая внимания на протесты немца, требующего объяснений.

Какое-то время они еще ползли молча. Но когда каменный рукав лабиринта увеличился, и они смогли встать во весь рост, молчавший до тех пор Мустафа, повернулся к Паулю. (Его лицо стало другим, — отметил про себя Пауль, — что-то в нем изменилось.)

— Мы по подземному лабиринту поднялись к Храму. «Умножение Радости Исполненного Желания»…

— О каком храме ты говоришь? Я не знаю такого… — попытался было оспаривать Пауль, но Мустафа не дал ему договорить.

— И никто не знает, но ты хотел доказать, что твой дед прав, не так ли?

— Да…, но…

— Никаких «но»! Мы сейчас поднимемся в святилище, и ты увидишь Его!

— Кого?

— Жука!

— Жука? Я тащился сюда, ползал здесь, как червь, меня пытались сожрать тысячи скорпионов, я измок и весь в грязи только для того, чтобы увидеть какого-то «Жука»? — у Шлимана от возмущения перехватило дыхание. Он не мог понять шутит ли с ним Мустафа или говорит всерьез? И отчего так болит голова или это от духоты и влажности лабиринта?

— Да, Жука! Медного Священного Скарабея!