В лабиринте пророчеств. Социальное прогнозирование и идеологическая борьба

«В течение этого десятилетия утраченных иллюзий теоретики „конца идеологии“ сохраняли подозрительное молчание насчет насущных проблем. Быть может, перед лицом такого тотального краха их предвосхищений у них и не было никакого иного выхода. Теперь, однако, мы можем убедиться, что на протяжении этого периода они были весьма деятельны. Столкнувшись с очевидным распадом системы, которую прежде считали „здоровым обществом“, они были заняты тем, чтобы разработать новое предвосхищение и новую идеологию. Поскольку идеологические доктрины сами себя таковыми не рассматривают и приобретают особое наименование лишь после того, как обстоятельства, вызвавшие их появление, канут в прошлое, то эта новая идеология пока что не имеет общепринятого обозначения. Мы наблюдаем ее в процессе становления. Но ее отличительная черта состоит в том, что она черпает свои перспективы не из прошлого, а из будущего. Ее научная сфера — исследование будущего, „футурология“. А ее социальной опорой являются футурологические исследовательские институты, поддерживаемые правительствами, промышленностью и частными фондами, и заправляют ими многие лица из прежней клики 50-х годов».[11]

Кумар не одинок в подобного рода оценках.

Одновременно с повальным увлечением футурологией на Западе все чаще высказываются «веские подозрения, что большая часть литературы о будущем, особенно когда она затрагивает специфически социологические проблемы (в отличие от технологических изменений), на самом деле представляет собою не более чем риторическую позицию при обсуждении актуальных социальных проблем». Так, полемизируя с Бел-лом, согласно которому «назначение предсказания состоит не в… облегчении социального контроля, а в расширении сферы морального выбора», профессор Мичиганского университета Отис Дадли Дункан предостерегает от опасности слепой веры в прогнозы: «Как хорошо понимает Белл… когда работа, посвященная социальному анализу, завершающаяся изображением будущего, навязывает слепую веру, она становится идеологией, делающей уверовавших в нее своими интеллектуальными и моральными пленниками».[12]

Но даже в том случае, когда такого рода футурологические прогнозы не внушают большого доверия, они выполняют своего рода отвлекающую функцию, то есть объективно вынуждают пренебрегать насущными проблемами современности или же смотреть на них сквозь призму мнимого будущего. Подобное воздействие футурологических прогнозов на индивидуальное сознание и общественное мнение американский социолог Виктор К. Феркис обозначает даже специальным термином «футурологическая интоксикация» и, поясняя свою мысль, пишет: «Таким образом, те, кто убежден, что радикальные изменения происходят в обществе в результате технологического процесса, часто имеют склонность третировать проблемы настоящего, либо по меньшей мере увлекают других на этот путь. Если мы вступаем в новую „эпоху универсальной технологии“, тогда различия между США и СССР выглядят не столь важными. Если проблема будущего сводится к тому, что делать с досугом в век автоматизированного изобилия, тогда, очевидно, классовой борьбой в США можно пренебречь, как не имеющей долговременного значения… Когда предсказывают, что новые технологические достижения позволят преобразить весь мир в сад или сделать передовые страны столь изобилующими, что они смогут содержать менее развитые за счет своих излишков, тогда революционное брожение, охватившее „третий мир“, теряет свое значение» и т. д.[13] Футурологические экскурсы, следовательно, далеко не безобидны даже в том случае, когда они, казалось бы, беспристрастны и наивны.

Все это заставляет обращать внимание не только на методологическую и теоретическую обоснованность социальных прогнозов, но и на их идеологическое содержание, на то, чьим интересам они объективно служат.

Идеологическая функция футурологических концепций становится вполне очевидной в таких акциях, как организация в 1967 году в США симпозиума на тему «Следующие пятьдесят лет: 1967–2017 годы», издание американской Ассоциацией внешней политики книги «К 2018 году». Конечно, никому не возбраняется стремление мысленно проникнуть в грядущее столетие; больше того, демографические, градостроительные, экологические и иные прогнозы долговременных тенденций на 50 и даже 100 лет вперед могут быть вполне оправданными и целесообразными. Однако совершенно нелепыми и научно несостоятельными были бы при этом попытки приурочить такие прогнозы не к десятилетиям, а к годам. Вот почему, приурочивая свои предсказания к 2017 или 2018 году, буржуазные экономисты, социологи и политологи просто набрасывают футурологические одеяния на свои идеологические мероприятия и кампании. В самом деле, то, что выглядит явно бессмысленным с точки зрения научной экстраполяции, приобретает весьма определенный идейно-политический смысл как изощренная попытка воздействовать на общественное мнение с целью умалить значение 50-летия Великой Октябрьской социалистической революции, извратить события в 1967 и 1968 годах, досадные для правящих кругов на Западе.