В лабиринте секретных служб

Фельдфебель Бизеланг муштровал своих подчиненных все более рьяно. После подготовки в ангаре они тренировались на замерзшей, твердой, как бетон, покрытой комьями земле. На ней был установлен авиационный мотор. Перед ним держали раскрытый парашют. Воздушная струя от мотора раздувала купол, его отпускали. Курсанты должны были догнать купол и упасть на него таким образом, чтобы погасить парашют на ветру. Были травмы, раны, разбитые колени и вывихнутые суставы. Фельдфебель Бизеланг ругал их с шести утра до шести вечера. Потом он заставил их прыгать из кабины «Ю-52», установленной на столбах на приличной высоте, на брезент, который держали четыре курсанта. «Колени, колени согните, болваны», — ругался Бизеланг. Если не сгибали колени, падали на брезент лицом или разрывали себе связки. Фельдфебель Бизеланг учил курсантов всему, что они должны были знать. Но учил слишком жестоко. Перед первым практическим прыжком с парашютом он заставил всех написать завещание, положить его в конверт и запечатать. Затем он приказал всем собрать и упаковать личные вещи для того, чтобы их можно было отослать родственникам, если кто-то неудачно прыгнет и разобьется. Бизеланг говорил в последствии, что это психологический тест. «Посмотрим, кто из ребят наложит в штаны». Они все наложили. Фельдфебель кричал: «Где ваше завещание, номер семь?» Томас смиренно ответил: «Я не писал, кто прошел вашу подготовку, герр фельдфебель, прекрасно прыгнет и останется в живых». На следующий день их тренер превысил свои полномочия: 12 человек в девять часов утра вошли в старый «Ю-52». На высоте 200 метров машина пролетала над полигоном. Зацепив крючки от парашютов за трос, все стояли в готовности к прыжку. Раздался сигнал. «Приготовиться», — заорал Бизеланг, стоявший у раскрытого люка. Все курсанты были в касках, индусы надели каски под тюрбаны. В руках у них были автоматы. Первым стоял итальянец. Он подошел к люку, раскинул руки и выпрыгнул. Трос, зацепленный крюком за балку, вытянул вытяжной парашют, а затем раскрылся и основной. Прыгнули номера два, три. Томас подумал: «А вдруг в воздухе я потеряю сознание, вдруг разобьюсь?» На очереди был украинец. Он отпрыгнул от Бизеланга назад и закричал: «Нет! Нет!» «Никто не может быть принужден прыгать», — гласила инструкция. Но фельдфебель чихал на нее. Он схватил украинца: «Дерьмо, трусливая солома! Ты у меня прыгнешь!» И пинком вышвырнул его за борт. Не успев осмыслить эту сцену, Томас пулей вылетел из самолета, чувствуя на спине сапог фельдфебеля.

Томас пережил свой первый прыжок. Все остальные, кроме украинца, сломавшего ногу, тоже. После обеда курсанты тренировались в ангаре складывать парашюты. Между ними зрел заговор. Норвежец со страстью агитировал за коллективное самоубийство, немцы предлагали заявить жалобу и отказаться от службы. Итальянец и индусы считали, что надо устроить фельдфебелю Бизелангу темную. Пока обсуждались эти варианты, фельдфебель спал в соседней с залом комнате. Единственный разумный голос принадлежал Томасу.

— У вас мозги разжижились, — сказал он заговорщикам во время перекура, — знаете, что произойдет? Бизеланг получит повышение, а нас всех посадят. Норвежец процедил сквозь зубы, дрожа от ярости:

— А эта собака, проклятая собака, что с ним делать? — Я думал об этом, — сказал Томас. — Мы пригласим на обед.

Об этом обеде 26 февраля 1943 года вспоминают еще и сейчас в семье ресторатора Онезора в Витштоке. Эльфри-да Бизеланг, прекрасная дочь фельдфебеля, работала здесь официанткой.

В маленьком магазинчике Томас нашел все, без чего не мог обойтись: сушеные грибы, корицу, каперсы и лимонад. Помогая Томасу, Эльфрида жаловалась на поклонника, выбранного ей отцом:

— Он совсем не заслуживает моего внимания, этот самодовольный, глупый вояка. Постоянно болтает о своем героизме.

— Эльфрида, — спросил Томас, перча говядину, — скажите мне, охотно ли слушает ваша мама военные рассказы отважного батюшки?

— Мама? Да она убегает из комнаты, когда он начинает свои боевые воспоминания.

— Да, да, — сказал Томас серьезно, — все так и цепляется одно за другое.

— Что вы имеете в виду, герр Ливен?

— Человек, юное дитя, является продуктом своего окружения, если мне будет позволено в наше чудесное национал-социалистическое время высказать эту марксистскую максиму.

— Я совсем не понимаю, о чем вы говорите, — ответила Эльфрида, — но вы такой милый, — она подошла ближек Томасу, — такой вежливый, такой образованный.

Однако Томас не пошел на сближение.

— Именно поэтому ваш папа разозлился сегодня.

— Почему?

— Никто не хотел его сегодня слушать, восхищатьсяего подвигами, никто его не любит.

Эльфрида стояла так близко от него, ее губы были приоткрыты, и Томас не мог ее не поцеловать. Это был долгий, страстный поцелуй.

— Ты был бы для меня самым желанным, — шептала она в его объятиях. А за спиной у них кипело в масле филе аля Кольбер. — Но ты слишком рафинированный для меня. Ты так понятно объяснил мне поведение моего старика, как никто.