В лапах страха

«А может, и впрямь пора на покой? Ведь и голова уже не та. Мысли — атрофировались. А организм и вовсе зациклен повседневностью. Что-то будет дальше… Не сойти бы с ума, пытаясь решить очередную задачку, с множеством неизвестных. Хотя информации — навалом. Не получается её обобщить, так чтобы на каждый ход отыскивался вразумительный ответ. Где же вы — интуиция, логика, дедукция? На кого бросили старого следака?.. Неужто думаете, что мне, самое то, с мужиками во дворе в домино резаться, а не уголовные задачки обмозговывать? Ох, опять не о том думаю».

Григорий Викторович редко думал о дне, когда он навеки покинет родные пенаты, — сама мысль об этом казалась абсурдной, двуликой, не несущей определённого смысла. Это всё равно, что птице обзавестись самосознанием и в кои-то веки задуматься о том дне, когда она больше не сможет взлететь. Да, смысл, вне сомнений, утратится, и птица погибнет. Нет, не сразу, спустя какое-то время, изведя себя дурными мыслями, относительно того, что ждёт за чертой, переступить которую придётся, как ни крути. А новый день настанет — с тобой или без тебя, — карусель жизни будет крутить вечно, чего бы ни кричали по этому поводу дипломированные специалисты, прикрываясь найденной истиной. Жизнь человека, как взмах крыла птицы — вот он полёт, что обнадёживает, неся радость и восторг, а вот падение, которое неизбежно. Оно больно ударит. Как бьют перемены.

— Мы попросту боимся перемен, какими бы они ни были.

Так он и брёл по пустынной промозглости, терзая душу неприятными мыслями. О работе думать не получалось, о жизни — не хотелось, а о чём-то нейтральном — было превыше его сил. Вечер уже всецело вступил в свои законные права, и над головой Григория Викторовича проснулись горбатые фонари. Они разгорались не спеша, с трудом отходя от превратностей дневного сна, попутно покачивая своими плоскими, как у жирафов, головами под порывами безудержного ветра. Их мутные спросонья взоры пытались пробиться сквозь рвань тумана, стелящуюся вдоль проезжей части. Однако это было не так-то просто сделать, в результате чего тусклый свет рассеивался ещё в воздухе, так и не достигнув мокрого асфальта.

Откуда-то издалека донёсся звон. Даже не звон, а шорох, будто по земле волочили оборванный клочок металлической цепи.

Григорий Викторович пошевелил затёкшими плечами, с трудом поборол желание оглянуться. Ветер то и дело менял направление, отчего было невозможно определить приближается звук или удаляется, — казалось, он существует одновременно повсюду, причём просто так, сам по себе, никем и ни чем не порождаемый.

Григорий Викторович поплотнее укутался в полы плаща, ускорил и без того быстрый шаг. Под дых ударил незримый кулак беснующегося ветра, в лицо метнулись капли осенней мороси. На миг перехватило дыхание.

— Вон, оно, чего… — усмехнулся следователь и поспешил отойти в сторону.

Фонари постепенно разгорелись, в их, всё ещё близоруком свете, Григорий Викторович заприметил, как раскачиваются на креплениях и растяжках провода троллейбусной линии — именно от них и нёсся тот самый металлический шорох, что поначалу так встревожил опытного следака.

— Эх, и впрямь старею, — вздохнул Григорий Викторович, соглашаясь с недавними мыслями. — И чуйка уже не та, да и пуганый какой-то стал.

Из темноты выскочила тень, тут же принявшая очертания раскрашенного под «Мегафон» троллейбуса; Григорий Викторович насилу успел увернуться от встречного потока грязи. Дорога в этом месте была не особо широкой, так что чего-то подобного нужно было ожидать ещё изначально. Григорий Викторович пропустил бесноватую стихию и, отряхнув плащ, снова ускорился.

По молодости он работал участковым в 12-м микрорайоне города. Тот впритык подходил к пойме реки и наводнения, особенно по весенней распутице, были делом обычным. Общественный автобус, под номером одиннадцать, было не дождаться — местные даже горделиво величали старую жестянку «Летучим Голландцем», — а с мотоциклами в райотделе и вовсе царила самая настоящая дискриминация: их, как правило, выдавали либо заслуженным, либо отличившимся, либо тем, за кого просто попросили. А молоденьким лейтенантам только-только выпустившимся из академии МВД, о служебном транспорте можно было только мечтать. Что делать, приходилось идти пешком. До Бутырок ещё можно добраться на 26-м автобусе. А вот дальше только на своих двоих: мимо ГАИ — ныне уже ДПС, — по хлипкому мостику, через загаженный Трубеж, который уже в ту пору перестал замерзать на зиму, затем поворот направо, вдоль песчаного карьера, где и начинались основные неприятности…

Дорога была разбита до основания. Точнее всё это безобразие дорогой можно было назвать лишь с определённой натяжкой — так, рытвина на рытвине, или скорее даже колдобина на колдобине. И все эти колдобины да рытвины были по края заполнены талой водой, которая играла бликами на весеннем солнышке, пряча под собой липкую грязь, что при всяком удобном случае летит во все стороны из-под колёс проносящихся на огромной скорости автомобилей, так и метя в лицо.