В лесах (Книга 1, часть 2)

Нигде так не сбереглись эти отголоски старины, как в лесах Заволжья и вообще на Севере, где по недостатку церквей народ меньше, чем в других местностях, подвергся влиянию духовенства. Плачеи и вопленницы - эти истолковательницы чужой печали - прямые преемницы тех вещих жен, что "великими плачами" справляли тризны над нашими предками. Погребальные обряды совершаются ими чинно и стройно, по уставу, изустно передаваемому из рода в род. На богатых похоронах вопленницы справляют плачи в виде драмы: главная "заводит плач", другие, составляя хор, отвечают ей... Особые бывают плачи при выносе покойника из дому, особые во время переноса его на кладбище, особые на только что зарытой могиле, особые за похоронным столом, особые при раздаче даров, если помрет молодая девушка. Одни плачи поются от лица мужа или жены, другие от лица матери или отца, брата или сестры, и обращаются то к покойнику, то к родным его, то к знакомым и соседям... и на все свой порядок, на все свой устав... Таким образом, одновременно справляется двое похорон: одни церковные, другие древние старорусские, веющие той стариной, когда предки наши еще поклонялись Облаку ходячему, потом Солнцу высокому, потом Грому Гремучему и Матери Сырой Земле (В глубокой древности наши предки поклонялись ходячему небу или ходячему облаку - это Сварог. Потом стали поклоняться солнцу - это Дажбог, и, наконец, грому - это Перун пли Гром Гремучий. То же самое было и у древних эллинов: сначала поклонение Урану (небо), потом Кроносу (время, которое показывается ходом солнца) и, наконец, Зевсу (грому), что у эллинов Кивилла то у нас Мать Сыра Земля ).

Вот за гробом Насти, вслед за родными, идут с поникшими головами семь женщин. Все в синих крашенинных сарафанах с черными рукавами и белыми платками на головах.- Впереди выступает главная "плачея" Устинья Клещиха. Хоронят девушку, оттого в руках у ней зеленая ветка, обернутая в красный платок.

Завела Устинья плач от лица матери, вопленницы хором повторяют каждый стих... Далеко по полю разносятся голосистые причитанья, заглушая тихое пение воскресного тропаря идущими впереди певицами.

На полете летит белая лебедушка,

На быстром несется касатка-ластушка.

Ты куда, куда летишь, лебедь белая,

Ты куда несешься, моя касатушка?..

Не утай, скажи, дитя мое родное...

Ты в какой же путь снарядилася,

Во которую путь-дороженьку,

В каки гости незнакомые,

Незнакомые, нежеланные?

Собралася ты, снарядилася

На вечное житье, бесконечное.

Как пчела в меду, у меня ты купалася,

Как скатной жемчуг, на золоте блюде рассыпалася.

Уж как зарились удалы добры молодцы

На твою красоту ненаглядную,

Говорили ж тебе советны милы подруженьки:

"Уж счастлива ж ты, девица таланная,

Цветным платьем ты изнавешана,

Тяжелой работой ты не огружена,

Бранным словечушком не огрублена".

Не чаялась я, горюша, не надеялась

Глядеть на тебя во гробу да в дубовом.

Уж как встану я, бывало, по раннему по утрышку,

Потихонечку приду ко твоей ко кроватушке,

Сотворю над тобой молитву Исусову,

Принакрою тебя соболиным одеяльчиком,

Я поглажу тебя по младой по головушке:

"Да ты спи же, усни, моя бела лебедушка,

Во своем во прекрасном во девичестве.

На мягкой на пуховой на перинушке".

Не утай, скажи, дитятко мое удатное,

Чем, победная горюша, тебя я погневала,

Коим словом тебя я согрубила?

Что не солнышко за облачком потерялося,

Не светёл месяц за тучку закатался.

Не ясна звезда со небушка скатилася

Отлетала моя доченька родная

За горушки она да за высокие,

За те ли за леса да за дремучие,

За те ли облака да за ходячие,

Ко красному солнышку на беседушку,

Ко светлому месяцу на супрядки,

Ко частыим звездушкам в хоровод играть.

Приносили на погост девушку, укрывали белое лицо гробовой доской, опускали ее в могилу глубокую, отдавали Матери Сырой Земле, засыпали рудожелтым песком.

Стоит у могилки Аксинья Захаровна, ронит слезы горькие по лицу бледному, не хочется расставаться ей с новосельем милой доченьки... А отец стоит: скрестил руки, склонил голову, сизой тучей скорбь покрыла лицо его... Все родные, подруги, знакомые стоят у могилы, слезами обливаючись... И только что певицы келейные пропели "вечную память", Устинья над свежей могилою новый плач завела, обращаясь к покойнице:

Я кляну да свою буйну головушку,

Я корю свое печально скорбно сердечушко!

Ах, завейте, завейте-тка, ветры буйные,

Вы развейте, развейте-тка желты пески,

Что на новой, на свежей на могилушке.

Расколите, расколите гробову доску,

Разверните, разверните золоту парчу.

Разверните, разверните бел тонкой саван,

Размахни ты, моя голубонька, ручки белые,

Разомкни ты, моя ластушка, очи звездистые.

Распечатай, моя лебедушка, уста сахарные,

Посмотри на меня, на горюшу победную,

Ты промолви-ка мне хоть едино словечушко...

Я надеялась на тебя крепкой надеждушкой:

Ро стила до хорошего до возрасту,

Научала уму-разуму

И всякому рукодельицу.

Не судил мне господь с тобой пожить,

Покидала ты меня, горюшу, раным-ранешенько,

Миновалася жизнь моя хорошая,

Наступило горько, слезовое времечко...