В лесах под Вязьмой

– Это приказ, товарищ генерал-лейтенант, – настаивал растерянный пилот. – Я не могу вернуться один, вы должны лететь.

Командарм ругался грязными словами, впервые Шубин видел его таким возмущенным.

– Передайте Георгию Константиновичу, что я отказываюсь бросать свою армию в столь трудный для нее час! – кричал Ефремов. – Вы представляете, о чем вы просите? Как я людям после этого буду в глаза смотреть? Когда все закончится, я готов понести ответственность за невыполнение приказа.

Уговоры не действовали. В итоге в самолет посадили тяжелораненого генерал-майора Ильичевского, начальника артиллерии армии, и его заместителя, полковника Батырина. Пилот радировал с земли: «Генерал Ефремов отказывается лететь». Жуков не поверил своим ушам, но повлиять на Ефремова было невозможно, и самолет улетел.

В расположении разведвзвода царило уныние. В строю остались десять человек, считая командира и красноармейца Томилину. Радовался только Ленька Пастухов: в медсанчасти он нашел свою Варю, и для него это был настоящий праздник. После расформирования 290-го полка их пути разошлись, и Ленька сильно нервничал. И вдруг обнаружил девушку в местном лазарете. Сначала глазам своим не поверил, потом сплясал кадриль и полез обниматься. Девчонка тоже обрадовалась, повисла у Леньки на шее. Батальон, куда отправили Варю, понес тяжелые потери и теперь существовал только на бумаге. Варя и другие медработники нижнего звена сопровождали в Горный раненых командиров и здесь остались по распоряжению главного хирурга армии. Застать Пастухова во взводе теперь стало невозможно, он шнырял вокруг медсанчасти.

Теперь канонада гремела со всех сторон, удавка сжималась у горла. Пришло тревожное известие от армейской разведки: на северо-западе, в районе деревни Борисово, концентрируется бронетехника – пока еще в небольшом количестве, но там есть железнодорожная станция, куда ежедневно подходят эшелоны. С них сгружаются танки, самоходные орудия, и вся эта техника остается в районе. Это могло означать лишь одно. Призрак бронетанкового прорыва, рассекающего слабые позиции армии, маячил все явственнее.

Вызов к командарму для лейтенанта был, конечно, честью, но сердце сжалось, а голова наполнилась предчувствиями.

– Давай без церемоний, лейтенант, – пробубнил генерал. – Кончились времена, когда долбили плац строевым шагом под грохот барабанов. Присаживайся и обрати внимание на карту.

В избе присутствовали несколько офицеров и генерал-майор – начальник штаба армии Петров. Но их словно не было, они сидели молча.

Карта местности была испещрена пометками, имела помятый вид.

– Все плохо, лейтенант, – поставил Шубина в известность Ефремов. – Ты даже не представляешь, насколько. У нас в запасе от силы пара дней. Когда противник выведет свои танки из Борисова и сформирует бронетанковый кулак, будет поздно. Он просто рассечет наши позиции и добьет в котлах окруженные части. В идеале нужно вывести из окружения шесть тысяч человек – все, что осталось от тридцатитысячной армии, – а на худой конец, хотя бы штаб. Надеюсь, ты понимаешь, что я не о себе пекусь – я мог бы давно улететь… Прорываться следует в восточном направлении. Но тамошние заслоны перемелют в кашу. Товарищ Петров предложил юго-восточное направление, в сторону 43-й армии, но не полями у поселка Советский, где немцев больше, чем крапивы, а вот в этом районе. – Генерал обвел карандашом интересующий его квадрат. – Здесь четыре деревни, – он поочередно тыкал в населенные пункты, – Сосновка, Березовка, Ельники и Скуратово.

«Лишнее вычеркнуть», – подумал Глеб. Видимо, улыбнулся – генерал посмотрел на него как-то странно, но значения не придал.