В лесу

– Наверное, нет. – На самом деле я не знал, так ли это, но именно такой ответ она и хотела услышать. – На основании этого обвинить Розалинд в убийстве невозможно. Кэти пишет, что сестра чем-то поила ее, но Розалинд придумала бы какое-нибудь объяснение – сказала, что давала Кэти витамины. И с талисманом то же самое – это не доказательство.

– Но если бы мы нашли его до того, как Кэти умерла, – тихо проговорила Симона, – возможно, тогда…

На это возразить мне было нечего, и я промолчал.

Я положил дневник и бумажный самодельный конверт в пакет для вещдоков и отправил Сэму в Главное управление. Там все это отнесут в подвал, уберут в коробку, и она будет храниться неподалеку от той, где хранится моя старая одежда. Дело закрыто, и Сэм тут бессилен – если, конечно, Розалинд не проделает того же еще с кем-нибудь. Мне хотелось бы отправить этот дневник Кэсси в качестве своего рода молчаливых и бесполезных извинений, но она тоже больше не имеет отношения к этому делу, к тому же теперь я и не знал, как она растолкует мой поступок.

* * *

Спустя несколько недель я узнал о помолвке Кэсси и Сэма – Бернадетт разослала всем общий мейл, что надо бы скинуться на подарок. В тот вечер я сказал Хизер, что контактировал с больным скарлатиной ребенком, заперся в комнате, вытащил бутылку водки и медленно, но целеустремленно напивался до четырех утра. Потом позвонил Кэсси на мобильник. После третьего гудка она ответила.

– Мэддокс, – сонно пробормотала она.

– Кэсси, он же зануда и деревенщина, неужто ты и впрямь за него выйдешь?

Она вдохнула, словно собираясь ответить. Но потом просто выдохнула.

– Прости, – сказал я, – прости за все. Я так виноват. Я тебя люблю, Кэсс. Пожалуйста, прости.

Я ждал. Спустя некоторое время я услышал негромкий стук, а после голос Сэма:

– Это кто?

– Ошиблись номером, – голос Кэсси зазвучал далеко, – какой-то пьяный.

– И чего ты его так долго слушала? – поддел ее Сэм.

Шорох простыней в трубке.

– Он мне сказал, что любит меня, вот я и решила подождать, когда он представится, – ответила Кэсси, – но ему Бритни была нужна.

– А кому не нужна? – подыграл Сэм. – Ой! (Хихиканье Кэсси.) Ты мне нос откусила!

– Так тебе и надо, – отрезала Кэсси.

Снова смех. Шорох, поцелуй и глубокий счастливый вздох.

– Солнышко мое, – нежно прошептал Сэм.

Наступившую в трубке тишину нарушало лишь дыхание в унисон, замедлявшееся по мере того, как оба погружались в сон.

Я еще долго просидел на кровати, наблюдая, как светлеет небо за окном. До меня наконец дошло, что у Кэсси не определился мой номер. Водка постепенно смешивалась с кровью, в голове пульсировала боль. Сэм тихо храпел. Я так и не понял – ни тогда, ни сейчас, – случайно ли Кэсси не отсоединилась, или хотела побольнее ударить меня, или же одарить напоследок возможностью послушать ее дыхание.

* * *

Строительство шоссе, разумеется, шло своим чередом. Участникам “Стоп шоссе!” удалось существенно затормозить процесс – судебные тяжбы, лазейки в конституции, не удивлюсь, если они и до Европейского суда дошли. В самом конце там разбила лагерь кучка неопрятных активистов неопределенного пола, которые окрестили себя “Шоссе скатертью” (не сомневаюсь, среди них и Марк затесался). Еще несколько недель, пока правительство не выбило на них судебный ордер, они не давали бульдозерам проехать. Впрочем, у них тоже не было никаких шансов. Жаль, я не спросил Джонатана Девлина, действительно ли он, вопреки опыту, верит, что на этот раз интересы общества победят, или просто решил на всякий случай попытаться. Как бы там ни было, я ему завидовал.

Прочитав в газете о начале строительства, я в тот же день поехал туда. Вообще-то меня отправили в Тереньюр допросить местных и выяснить, не видел ли кто из них машину, которую использовали во время ограбления, однако за час-другой меня никто не хватился бы. Сам не знаю, зачем я поехал. Я вовсе не собирался устраивать слезливую сцену прощания, меня вдруг просто потянуло еще раз взглянуть на это место.

Там царил хаос. Этого я ожидал, вот только масштабов представить не мог. Бездумный рев техники я услышал задолго до того, как заехал на холм. Местность совершенно изменилась – повсюду, словно муравьи, копошились рабочие в светоотражающих жилетках и, перекрикивая шум, отдавали друг другу пересыпанные бранными словечками указания, огромные грязные бульдозеры ворочали гигантские комья земли и с неуклюжей осторожностью объезжали выкопанные остатки стены.

Я притормозил на обочине и вышел из машины. На парковке (она пока оставалась нетронутой, и с каштана снова осыпались колючие плоды) топталась кучка унылых активистов с рукописными плакатами: “Спасите наше наследие”, “История не продается” – на тот случай, если здесь вновь появятся журналисты. Вдали росли груды развороченной земли, они казались больше, чем когда-то находившаяся здесь территория раскопок, и вскоре я понял причину: последняя полоска леса почти исчезла. Бледные, ободранные стволы валялись на земле, вытянув к серому небу оголенные корни. Возле оставшихся деревьев зудела циркулярная пила.