В лесу было накурено... Эпизод IV

К восьми подтянулись все, мама-хозяйка накрыла на стол и ушла, пожелав им счастья и мирного неба.

Сергеев менял пластинки и никак не мог решить, пить ему или не пить. Решил не пить.

Все остальные выпили красненького, из девочек пили Чернобаева и сестры Бэрри — так Сергеев их стал называть, он слышал эту пластинку, на конверте которой была фотография двух девушек, похожих на одноклассниц, таких же ярких и недоступных.

Начались танцы. Звездой была Чернобаева: она крутила задом покруче сестер, видимо, отсутствие успехов в школе компенсировала навыками, приобретенными в общежитии, где жила с мамой в окружении настоящих мужчин. Она собиралась после седьмого класса в ПТУ и готовилась к взрослой жизни основательно.

Кирик и Абазовский, главные кавалеры класса, шли нарасхват, были пьяные и здоровые. Сергеев заведовал пластинками, а Василевский и Шаров не отходили от стола: они ели холодец и винегрет, а потом сели за шахматы и играли на торт, который стоял на подоконнике и ждал, когда Шаров грохнет Василевского в пяти партиях.

Остальные девочки, кому не достались кавалеры, делали вид, что им очень весело, и шептались, поглядывая на чулки Чернобаевой и бюстгальтеры сестер, которые те нагло демонстрировали под прозрачными блузками. Остальным в те годы показать было нечего, и они осуждали этих бесстыжих дур и ходили в кухню поправлять бантики и рейтузы, чтобы не выпирали во время танцев.

Сергеев тоже волновался за свой внешний вид: мама заставила надеть кальсоны, но он их снял в подъезде и теперь боялся, что они выскочат из рукава пальто, которое валялось в куче в коридоре.

Он менял пластинки и смотрел во все глаза на Чернобаеву, которую недооценил. Она блистала во всех номинациях. Когда она кружилась в своей короткой плиссированной юбке, он увидел, что она без трусов. Он не поверил своим глазам, но это было так — видимо, трусы были, но он еще таких не видел. Чернобаева заметила его взгляды и продолжала эпатировать классную общественность, потом все пошли на кухню и стали курить. Сергеев решил здесь не отставать и тоже закурил; курили болгарские сигареты «Джебал», маленькие, с белым фильтром и очень противные, они пахли осенними листьями и лосьоном «Свежесть». Свежесть была такая, что хотелось на воздух, чтобы не задохнуться.

После двенадцати вышли на улицу и катались на санках. Кирик и Абазовский катали сестер и падали с ними в снег надолго и, по-видимому, с конкретной целью. Сергеев стал ишаком у Чернобаевой, но она с ним не падала в снег — он затаскивал санки на гору, а запрыгнуть на ходу не успевал, так и не вышло у него цыганского веселья.

Без кальсон стало холодно, и Сергеев вернулся в дом, где Шаров окончательно разбил Василевского в шахматы. Они ели торт и собирались домой, получив от праздника все, что хотели.

Девочки в рейтузах и без лифчиков тоже стали собираться домой — их время еще не наступило.

Остались сестры Бэрри и Чернобаева, мужчин тоже было трое: Сергеев и два орла. Пьяные и решительные, они выключили свет, и танцы стали медленными. Сергеев понял настроение аудитории, но решил не дергаться: непонятна была ситуация, кто с кем, и он надеялся, что и ему в конце концов что-нибудь обломится, но не обломилось.

Сестры захватили двух лучших, а Чернобаева, оценив расклад, выпила вина и, помычав недолго, заснула на кровати, задрав юбку, на радость Сергееву.

Сергеев ставил музыку, пары сопели и пыхтели, Чернобаева лежала во всей красе, и вид ее будоражил Сергеева, но стали слипаться глаза, и он лег рядом с ней на пионерском расстоянии и скоро заснул. Его время тоже не наступило.

Часы

Я никогда не любил носить часы, не мечтал о них, не было у меня необходимости считать свое время таким важным, чтобы контролировать его с точностью до минут.

С детства приходилось жить по чужим часам: в школу будила мама, и там были часы, на заводе часы тоже висели на всех углах, то есть многие годы чужие часы отсчитывали мое время. Потом я узнал, что есть часы биологические, я их чувствовал, но они шли как-то не в ногу с часами на Спасской башне. Я не любил праздники и дни рождения, потому что мой календарь, записанный в другом месте, давал мне другие числа для радости и веселья.

Собственный календарь приносил много неудобства: я помню, когда-то в институте, на похоронах нашего преподавателя, захлебнувшегося блевотиной после пьянки, познакомился с чудесной девушкой. Нас послали на панихиду, мы с девушкой несли крышку гроба, и в нашем календаре был праздник. Мне никогда не нравился Новый год, елка мне тоже не нравилась, хотелось подарка, но у взрослых были часы, по которым выдавали подарки. Измученный ожиданием, ты получал пакет, сразу запускал туда руку и пытался выловить самое ценное: мандарины, а потом шоколадные конфеты, — брезгуя в этот момент карамелью и вафлями.

Детское ощущение обожравшегося на празднике человека живет до сих пор. С годами к этому добавились тяжелое похмелье и глупости, сказанные или совершенные. Пример остановившегося времени — 1 января нового года.