В лето 6732

— Ты добрый вой и можаш принести славу князю свому, тако ж беда иде на земли русские. Крыжаки, татарва. А мы русичи сечем родичей — не бывать тому, — торжественно произнес я, картинно бросил в сторону шпагу и кинжал и устремился вон из этого гнезда пьянства и безделья.

Следом за мной вышли и еще семь человек, которые были приглашены на пир. И данное обстоятельство меня порадовало. В лучших традициях пиара.

Выйдя из княжих палат, мы быстро направились к своему лагерю, который находился на окраине города и занимал две избы и целиком постоялый двор с расставленными на его территории шатрами.

Незначительное количество выпитого на пиру раззадорило, и я решил расслабиться, в чем меня поддержали и другие. Свой пир организовали быстро, благо всего хватало, а тушеное мясо в глиняных горшках, икра, копченые тушки пятикилограммовых осётров с копченым салом, овощи и настоечки мало уступали княжим угощениям. Решили пригласить и большую часть десятников, не задействованных на дежурстве ни сегодня, ни завтра. Собралось порядка четырех десятков застольщиков, которые приходили так же со своими закусками, хранящимися, как я это называю «на представительские расходы».

Выдалась знатная пьянка, где упились практически все. Я же со своим метаболизмом был ни трезв, ни пьян, но выглядел идеальным слушателем. Вот и сидел между Филиппом и полковником. Первый все упрекал меня в ошибках во время дуэли, второй же упрекал вообще за дуэль. Одну и ту же мысль оба умудрялись уже с десяток раз пересказать разными словами.

Я же мало вникал в сказанное, иногда невпопад кивая головой то одному, то другому. Сам же думал о доме. О том, единственном в усадьбе. В ночь перед уходом в поход моя любимая жена как с цепи сорвалась. Была столь ненасытной, что я даже стал опасаться, а смогу ли я ее пресытить. В излюбленном нашем месте — бане мы даже забыли помыться. Потом обнаженную любимую я отнес в спальню, уже ожидая поворковать и спать, но не тут то было. Меня вновь использовали по назначению, и даже мои слова о необходимости выспаться, жена, большей степени покорная и покладистая, даже слушать не хотела. И я был благодарен ей за это. Уже изможденные и уставшие, наблюдая через остекленное окно рассвет, мы обнимались и нежно поглаживали руки друг другу. И тут Божана сообщила, что вновь беременна, и бабы говорят, что будет мальчик.

И сейчас, в трехстах километрах от родимого дома я думал только о семье и о том, что как мне повезло с женой, сыном, дочкой. Юрий же обиделся на меня, когда я отказал ему в походе, но его присутствие сейчас было бы важным, и я понимал, что совершил очередную ошибку. Одиннадцать лет — это возраст, когда мальчик уже встраивается с жестокую мужскую систему взаимоотношений и нужно срочно его оттаскивать от юбки Божаны.

Утро выдалось «средней паршивости», но я все же нашел силы на легкую зарядку и умывание холодной водой, в отличие от практически всех участников вчерашней попойки. И все же иметь хороший метаболизм и регенерацию — это имба, лучшие сверхспособности. Куда там молнии и файерболлы метать — детские игры.

Минуй нас пуще всех печалей ни княжий гнев, ни княжеская любовь

Глава 4. Минуй нас пуще всех печалей ни княжий гнев, ни княжеская любовь

— Боярина Корнея Владимировича до князя, — послышался зычный голос у ворот постоялого двора, что мы занимали своим воинством.

Собрался быстро, взял шпагу, кинжал, одел свою титановую броню. Вложил в наплечную кобуру пистолет. Я был уверен, что речь пойдет о вчерашнем происшествии. Если бы другое нужно было обсудить, то позвали бы и Глеба Всеславовича, но тот сидел на крыльце и со скорбным лицом, будто покусанным роем пчел, пил капустный рассол.

— Пошто вражбу учинили? — спросил Василько, как только я вошел в его палату.

— Прости князь, похвалялись удалью молодецкой, да и не до смерти, — ответил я в низком поклоне.

— Казали мне усе, яко вы секлись, то до смерти было, — молодой князь пристукнул по подлокотнику большого стула, восседая на котором он принимал меня и моего вчерашнего неудавшегося обидчика.

— Прости, князь Василько Константинович, то я повинен. Казали мне, что не одолею я боярина Корнея Владимировича, а я и порешил аще до пира твого побить його, — опустив голову, говорил неудавшийся бретёр.

— Кто? Кто есмь лис коварный, што у твою буйну голову то уложил? — прокричал князь и его голос дал петуха.

— Так купчина Жизнобуд дал и гривну и казал то, — понуро ответил князь.

— Вот пес, я казал тому купчине, што Корней и вой добры, и купец, аки царь Мидас, вон оно как — гордыня абуяла купчину. Ну, енто моя справа, — задумчиво еле слышно сказал Василько. А я удивился образованию князя — гляди ка — и про Мидаса знает.

— Ты, Алексей у паход идеш з двумя сотнями и Корней у щит стоять буде, а вы у соре. Миритися и збирай ратников у паход Алексей Вольгавич. Голова буде Глеб Всеславович. Почакай у дворы Корнея, да домовитесь, — сказал Василько и махнул Алексею на выход.