Въ лѣто семь тысячъ сто четырнадцатое…

Чего вдруг за мной приглядывать-то? Неужели думает, что брошусь прямо здесь и сейчас перья гусиные воровать, суетливо ныкая за пазуху или секретные «планы-барбароссы» с его стола копировать? Вроде бы я на такого придурка не похож… Как и сам «секретарь» на параноика. Странно…

Спустя пару минут дверь снова растворилась и вернувшийся чиновник позвал:

— Ступайте оба сюда! Великий Государь Димитрий Иоаннович лицезреть вас желает!

За дверью оказалась небольшая горница со сводчатым потолком и оштукатуренными голубыми стенами, изукрашенными белыми с золотом узорами. Это было самое освещённое помещение из тех, что до сих пор видел в этом времени: помимо пары дюжин толстых свечей, распространяющих приятный запах плавящегося воска, свет проникал и через три высоких окна, причём из одного была вынута рама, давая доступ свежему воздуху. Она так и стояла, отражая пламя свечей вставленными в свинцовую «решётку» кусками цветных стёкол. К дальней стене были прибиты две полки, занятые разнокалиберными книгами и свитками, под ними — три больших сундука, на каждом из которых могли бы вытянуться в полный рост три человека, если бы легли плечом к плечу. Что лежало на имеющемся столе, понять невозможно: сверху накинут отрез светло-серой ткани.

А вот человека, сидящего в придвинутом к столу стуле с подлокотниками и высокой резной спинкой, мне разглядывать не дали: вошедший со мной вместе Пётр тяжело опустился на колени, одновременно сильно ударив меня сзади по ногам, отчего я тоже грохнулся, в буквальном смысле растянувшись на тесовых половицах, и шапка, слетев с головы, откатилась почти на середину горницы.

— Здравствуй на многая лета, Великий Государь Димитрий Иоаннович! — В голосе моего спутника прозвучал неподдельный восторг от лицезрения своего кумира. — По велению твоему сей отрок доставлен! — И локоть Петра незаметно, как ему, вероятно, казалось, больно ткнулся мне в левый бок:

— Приветствуй Государя, щеня! — Прошипел он сквозь зубы.

Приняв коленопреклонённое положение, я взглянул вперёд: Лжедмитрия от взгляда с такой позиции почти полностью закрывал стол, виднелись лишь плечи с головой, вместо ожидаемой короны или Шапки Мономаха покрытой голубой туфейкой[119], перекрещенной поверху золотым галуном и тем напоминающая традиционные шапки сванских крестьян, на которые я насмотрелся в Грузии, куда наша семья переехала в середине двадцатых годов, скрываясь от расказачивания.

— Здравствуйте на многие лета. Ваше Величество! — Я постарался скопировать интонацию своего провожатого, а то мало ли, какая вожжа царю под хвост попадёт? Вдруг посчитает приветствие недостаточно почтительным и решит наказать? Цари — они такие… Непредсказуемые, если верить разным книжкам… «Во избежание» — согнул спину, почти уперевшись лбом в пол: вот, дескать, я какой почтительный, только не бейте, дяденька царь! — и вновь разогнулся. Ну интересно же! До сих пор из первых лиц государства я общался только с товарищем Брежневым, когда он — в то время замначальника Главного политуправления Минобороны СССР в конце 1953 года приезжал к нам в часть и беседовал с офицерами. К слову, тогда Ильич-Второй показался мужиком вполне толковым, да и про жизнь в период его руководства страной плохого не припоминается, хотя, конечно, негатив и был.

— И вам здравствовать, добрые люди! — На безбородом лице царя появилась приветливая улыбка. — Вы поднимайтесь, поднимайтесь, а то половицы мне коленками протрёте! — И он жестом снизу-вверх показал, как нужно подниматься. А то мы сами не умеем?

Ну, раз такое высокое начальство велит — встали на ноги. С этого ракурса царь смотрелся привычнее: невысокий — голова лишь ненамного возвышалась над резной спинкой, — но при этом плотный и широкоплечий, с мощными руками, вероятно, способными гнуть подковы и вязать гвозди в узелки. Над короткой шеей, почти скрытой воротником — некрасивое круглое лицо с пронзительно-умными серо-стальными глазами. В будущем такой типаж если и снимали в кинофильмах — то в основном на эпизодических ролях простецов или комедийных неудачников. Впрочем, это уже проблема его баб — не мне ж с ним целоваться, в конце-то концов. Но раз сумел сесть на русский престол, а вчера ещё и удержаться на нём — неизвестно, правда, надолго ли — значит, в голове у него что-то, да имеется. И это не может не радовать. Даже если передо мной самозванец — это для государства намного лучше, чем дурак и тряпка вроде Николашки[120].

— Напомни-ка, добрый молодец — царь направил руку с гусиным пером на моего провожатого — ты кто таков есть? Никак не вспомню, как звать тебя…

Тот, отвесив размашисто поясной поклон, с тем же выражением дебильно-верноподданической радости, ответил: