В любви и боли. Противостояние. Том второй

— Выходи. — едва заметный кивок головой, указывающий на зеркальную дорожку мраморного пола, по центру которого разлилась слепящая река дневного света. Такая длинная, хотя до стеклянных дверей выхода несколько десятков ярдов головокружительного расстояния (ты уже забыла, сколько тебя вели из твоей новой комнаты в другой конец квартиры?).

— Эллис… — наверное в этом мире только один голос обладал способностью физического воздействия на твой разум и тело, подобно щелчку пальцев гипнотизера, выводящему пациента из глубокого транса.

Новый условный рефлекс? О, боже. И ты действительно начинаешь двигаться, пробовать передвигать ногами, которые теперь казались совершенно чужими и запредельно опасными. Не дай бог споткнуться на этом глянцевом стерильном полу из молочного мрамора и растянуться по нему на глазах у нежелательных свидетелей. Ты ведь не могла за эти дни разучиться ходить на каблуках. Такое в принципе не возможно, как и успеть забыть какой ты была, когда впервые ступила за порог этого дома всего пару дней назад.

Но ты идешь. Каким-то чудом плывешь в вибрирующем вакууме накрывшей с головой симфонии твоего персонального Дьявола. Это больше не была черная дыра, она давно свернулась, рассосалась, панически схлопнулась, когда его тьма окончательно заполнила собой окружающую реальность (ЕГО реальность).

— Доброе утро, господин Мэндэлл… Мэм.

— Доброе утро, Тони.

Наверное, ты отреагировала на чужой голос только когда услышала Его баритон над собственным ухом, и когда легкое прикосновение Его ладони с осязаемой черной тенью накрыли тебя со спины и левой стороны защитным барьером. Интуитивный рефлекс резанул мышцы едва не болезненным сокращением, толкая лишь в одну желанную сторону — обернуться к его лицу. Но где-то на полпути глаза царапнуло краем пазла иной картинки — живой фигурой незнакомого человека, того самого, чей приятный (возможно даже слишком приятный) и заискивающий голос тебя вообще сперва ничем не задел.

Дежурный портье или кто он здесь? Администратор, мажордом? Пытаешься напрячь память, но никак не можешь вспомнить, был ли именно он за этой длинной лакированной стойкой из темно-красного дерева в пятницу вечером. И нужно ли тебе что-то говорить ему в ответ? И это ничего, что вы так спокойно проходите мимо, будто он не впервые наблюдает за подобными сценами? Ничего не выражающий прямой взгляд на расплывшемся вежливой улыбкой упитанном лице чуть за пятьдесят. Не прошло и двух секунд, как он соскользнул им в сторону с твоих глаз на твоего спутника. Сколько раз за последние годы он желал в подобной манере доброго утра Дэниэлу Мэндэллу-младшему и его очередной спутнице? И сколько ему доплачивают премиальных, чтобы он не общался на данную тему с представителями СМИ и прочими любопытствующими лицами? И почему тебя это практически ничем не задевает? Только лишь тянет отвернуться и как можно скорее пройти к выходу.

Так спешишь оказаться на свежем воздухе и вовсе не потому, что ты стыдишься чьих-то мыслей, относительно лишь одного конкретного направления? А что он еще мог думать, провожая вас до выхода почти пустым взглядом (— Удачного вам дня, господин Мэндэлл, — Спасибо, Тони)? Что же делала все эти дни молодая блондинистая особа в холостяцкой квартире господина Мэндэлла-младшего? Да еще и наряд умудрилась сменить — с белого плаща на черное пальто.

— Доброе утро, господин Мэндэлл, — боже, еще один? — Мэм.

На этот раз бородатый, невысокий и еще более упитанный швейцар (то ли итальянских, то ли греческих кровей) и тоже за пятьдесят, приложивший в почтении пальцы в белой лайковой перчатке к козырьку своей форменной фуражки.

— Доброе утро, Филипп.

Он не стал обнажать свою седую и очень кучерявую голову, сразу переключился на одну из створок входных дверей и раскрыл ее настежь перед особо почетными жильцами.

Ты впервые за это утро вздрогнула не от голоса и ощутимых воздействий человека за твоей спиной. В лицо, по ногам, да и вообще на всю тебя обрушилось оглушительным ударом холодного обжигающего воздуха, какофонией смешанных и очень громких звуков, и движением — беспрестанным движением всего и вся… Это был самый мощный залп из всех возможных орудий, которым тебя встретил внешний мир — слишком неожиданный и резкий, слишком сильный и буквально забивающий.

Не удивительно, что ты замерла перед распахнутой дверью, будто тебя на самом деле контузило и пригвоздило к месту. Ты не только забыла, как выглядит жизнь огромного мегаполиса, ты успела забыть, что когда-то жила там сама, по крайней мере умела и хотела жить.

Два дня, господи, всего два дня… а ты чувствуешь себя, как тот дикарь, которого привезли с заповедных островов в большую цивилизацию абсолютно чуждого для тебя мира странных людей.

— Эллис… — давление ладони на твоей спине усилилось, как и тепло поддерживающей-окутывающей тени, как и глубина проникновения звучного голоса Мэндэлла-младшего, почти коснувшегося твоего ушка губами. — Что случилось?

Он издевается? Поскольку на шутку его вопрос явно не тянул.