В любви и на войне

После завтрака она ждала Табби в вестибюле, как договорились. Он пришел всего на пять минут позже, раскрасневшийся, запыхавшийся. Кроме привычного портфеля, на плече висела небольшая холщовая сумка на ремне.

– Сегодня у меня очень плотный график, – пыхтя, объяснил он. – Мне надо уехать в одиннадцать, чтобы успеть на вечерний паром из Остенде. Так что лучше сразу отправиться в госпиталь, если ты не против.

Когда они приехали, Джимми сидел на стуле, умытый и побритый, но все еще в больничном халате.

– Вот, держи, парень, – сказал Табби, передавая ему холщовый мешок. – Мне сказали, что твою одежду даже не стоит стирать, поэтому я принес другую.

– С-с-сп… – попытался выдавить Джимми, прижимая сумку к груди.

– Только никому не говори, – театральным шепотом предупредил Табби, – а то они все тоже захотят. Там внутри еще и плитка шоколада. – На дергающемся от нервного тика лице Джимми мелькнул намек на улыбку. – Мы отправили твоей семье телеграмму. Я уверен, кто-нибудь скоро приедет.

– Ах-ах-ах… – Джимми озабоченно нахмурился.

– Прости, чуть не забыл, – Табби достал из кармана небольшой блокнот с карандашом, прикрепленным к нему коротким шнурком. Сначала Джимми с трудом удержал его, но вскоре начал писать, дрожащие руки медленно выводили буквы:

ВАЖНО. Пожалуйста, никому не говорите, что я здесь.

– Не волнуйся, мы все понимаем, – сказал Табби, положив широкую ладонь на плечо парня. – Мы предупредили твою семью никому не рассказывать.

Джимми нацарапал:

Спасибо. Хочу вернуться домой.

– Ты останешься здесь, пока кто-нибудь из твоей семьи не приедет за тобой, – успокоил его Табби. – Может быть, уже сегодня или завтра. Но я уверен, они обязательно появятся.

Джимми кивнул и спрятал лицо в ладонях. Руби испугалась, что он заплачет.

– Ну что ж, парень, почему бы тебе не переодеться? – быстро бросил Табби. – Нам нужно, чтобы у тебя был презентабельный вид. Брюки, конечно, не по последней моде, но, по крайней мере, ты не будешь выглядеть как солдат.

Они задернули ширму вокруг кровати и отошли на приличное расстояние. Табби глянул на часы на стене:

– Боже мой, неужели уже столько времени? Мне нужно скоро уходить.

Руби вдруг почувствовала себя потерянной, впервые осознав, как сильно она зависит от этого человека.

– Мне будет вас не хватать, Табби. Не забудьте оставить мне свой адрес. Помните, о чем мы говорили?

– Да, конечно, – сказал он, доставая клочок бумаги и торопливо записывая на нем несколько слов. – И ты должна сообщить мне, как продолжаются поиски брата твоей подруги. Мне очень жаль, что не смог помочь найти твоего Берти.

– Мне тоже, – она замолчала. – Но, думаю, я нашла в Хоппештадте нечто иное. Не знаю почему, но я смотрю в будущее более оптимистично, чем прежде. Я и сама удивлена, если честно. До того как сюда приехать, я была полностью погружена в свое горе, мне казалось, что если я не буду страдать, то просто перестану существовать.

Она с трудом смела признаться самой себе в этих мыслях – и вдруг делится ими с кем-то едва знакомым. Правда, она не воспринимала Табби как малознакомого человека. Скорее как отца. Как человека, которому она была готова доверить свою жизнь.

– Мое дорогое дитя, я уверен, ты найдешь новый путь в жизни. Ты гораздо сильнее, чем думаешь. Напиши, когда вернешься домой, и мы посмотрим, чем ты сможешь помочь в моей новой ассоциации.

– Обещаю. Спасибо вам за все, Табби.

– Да благословит тебя Господь, дитя мое, – сказал он, ласково положив руку ей на голову.

Ее семья не ходила в церковь, и те несколько раз, когда Руби бывала там, она чувствовала себя неуютно во время службы, которая казалась ей просто невнятным бормотанием, но этот простой жест, ощущение тепла руки Табби на голове, успокоил ее, и она действительно почувствовала благословение.

Они услышали, как отодвигается ширма, и перед ними появился застенчиво улыбающийся Джимми. Рубашка была слишком большой, брюки слишком широкими в талии и короткими в штанинах – явно рассчитанными на пропорции Табби. Несмотря на это, Руби увидела высокого красивого мужчину, в котором с трудом узнавала того бледного, дрожащего, состарившегося раньше времени психически нестабильного больного, которого они с Табби нашли здесь вчера. Его темные волосы, хотя и были подстрижены явно неопытной в парикмахерском деле монахиней, идеально оттеняли черты его лица: высокие скулы, решительную челюсть, пронзительно-синие широко посаженные глаза под слегка изогнутыми бровями.

– Вы выглядите потрясающе, – сказала она.

Он опустился на кровать, потянулся к блокноту, что-то накарябал и протянул ей:

Надеюсь, моя подруга тоже так думает!