В любви, как на войне

Я разговорилась с русской женщиной, которая всю войну просидела в подвале вместе с шестнадцатилетней дочкой (я бы ей дала все тридцать лет). Обе они походили на сумасшедших и слегка заговаривались. У них не было ни денег, ни вещей, и они ждали бесплатного автобуса, чтобы уехать из Грозного. Их никто не ждал, и непонятно, на что они надеялись. Ими владела одна навязчивая мысль – бежать из этого ужасного места.

В Москве мне друзья насобирали денег с тем,чтобы я отдала их самым несчастным людям. Как будто можно найти весы, на которых можно взвесить человеческое несчастье. В Грозном останови любого на улице, возьми его за плечи, посмотри в 1 глаза, и сердце захлебнется от жалости.

Я дала женщинам денег, и они плакали и пытались поцеловать мне руки. Я в ужасе твердила им: "Что вы делаете?!" – и сама плакала как ребенок.

– Нам вас бог послал, – говорили они. "Нашел, кого послать", – подумала я.

Пришел рассерженный Гена и сказал:

– Где ты шляешься? Нам надо ехать в патруль.

Нас ждали менты из "Е-бурга", как они представились.

– Откуда? – переспросила я.

– Из Екатеринбурга.

Меня трясло от холода и с похмелья. Свои изящные перчатки я где-то посеяла, и менты одолжили мне толстые вязаные перчатки (мы в таких в колхозе собирали морковку и картошку). На одной из них была дырка на указательном пальце. Я натянула перчатки, и в дырку высунулся вызывающе длинный черный ноготь.

– Во дела! – восхитился мент по имени Сережа. – Фантастика! В Чечне это точно самые длинные ногти.

Шапку свою я тоже где-то оставила, и мне надели на голову плотную черную шапочку. Вид у меня сразу стал бандитский и свойский.

– Вот теперь на человека похожа! – удовлетворенно сказал Сережа. – Только совсем замерзла, надо бы выпить.

Он достал фляжку со спиртом, и я содрогнулась.

– А запить нечем? – жалобно спросила я.

– Пей так, быстрее согреешься.

В жизни никогда не думала, что придется пить чистый спирт. Я сделала порядочный глоток крепкой до дьявола жидкости, горло сразу же стало Драть. Удивительный напиток. Холодный, как лед, и горячий, как огонь. Напиток героев.

– Я, когда выпью, совсем храбрая, – сказала После спирта.

– Забористая штука. Замечательно выжигает внутренности.

Фляжка пошла по кругу. Все повеселели.

– Че нам, кабанам. Напьемся и валимся где попало, – сказал Серега. После спирта мы все сели в патрульную ментовскую машину и поехали по Грозному.

– Сейчас мы тебя познакомим с одной русском бабушкой, – сказали ребята. – Чудный человек настоящая героиня. Вот увидишь.

И мы заехали в гости к бабе Лиде, энергичной старушке 74 лет, пережившей всю войну в кромешном, уму непостижимом одиночестве. Баба Лида живет одна в девятиэтажном доме и охраняет его, как самый преданный сторожевой пес. Все имущество, в панике брошенное бежавшими соседями, ею тщательно переписано и находится под неусыпным контролем, все – от шкафов до аккордеонов и национальных костюмов. Когда в городе появилась милиция, часть чужого имущества баба Лида сдала в органы на хранение под расписку.

– Как же так! Люди вернутся, а у них ничего нет, – твердит старушка. – Не могла же я бросить все это на произвол судьбы!

– А вы думаете, кто-нибудь вернется?

– Конечно, душенька. Все вернутся! Когда в! нашем доме разбомбили верхние этажи и все загорелось, я позвала боевика – мальчика лет восемнадцати, мы вместе с ним тушили пожар. Столько ковров! Едва отбили от огня!

У бабы Лиды в комнате, где она живет, рухнула одна стена, и теперь места и воздуха там не больше, чем бывает в гробу. А в соседнюю комнату, где треснувший потолок из последних сил держит над собой тяжесть трех упавших этажей, баба Лида не рискует заходить. Так и прожила всю войну в закутке с тремя преданными кошками – Машкой, Цыганом и Шариатом.

– Только начнется бомбежка, кошки тут же ко мне, дрожа от страха, – рассказывает баба Лида. – А когда кончились дрова для буржуйки, они втроем ложились на меня и грели.

К концу блокады, когда совсем нечего стало есть, баба Лида вздумала помирать.

Иногда съестное приносил мальчишка из соседнего дома, сам оборванный и голодный, похожий на брошенную собачонку, но все это были жалкие крохи, годные на пропитание разве что скворцу. А как было умирать, когда за спиной оставался беззащитный, пробитый снарядами дом на поругание мародерам и проходимцам? Кто же будет тушить пожары, разбирать вещи и закрывать вход от непрошеных гостей? Жизнь не оставляла выбора. Люди не должны вернуться на пепелище. Потом пришли солдаты, а с ними пришла тушенка, от которой у бабы Лиды округлились щеки. От предложенных мною денег баба Лида решительно отказалась:

– Деньги? К чему они мне! Вон сколько этого добра под ногами валяется.

И в самом деле, фальшивыми сторублевками, которые с такой легкостью шлепали в Грозном боевики, набит весь город. А старыми русскими трешками, пятерками и десятками растапливают буржуйки.

– Это настоящие, – уверяла я ее. – На них можно купить хлеб.

– Я всю войну прожила без денег, обойдусь и сейчас.