В любви, как на войне

– В августе девяностого. Мне было 32 года, и я был командиром полка в Нагорном Карабахе. Нам был дан приказ захватить райком партии в Мартуни. И старик сторож, который сидел в райкоме, смотрел на нас с ужасом: "Ребята, до чего мы дожили?

Моя армия выгоняет меня из моего же места". Это было грустно. На моих глазах страна строилась, и на моих глазах она разрушается.

– Когда вы испытывали сильный страх?

– Мне было страшно, как любому человеку, когда я поднимал солдат в атаку в первую чеченскую войну.

– А ваши самые горькие слезы?

– Когда узнал о бесславном окончании первой чеченской войны. Я плакал тогда на плече у жены, и она меня утешала, как ребенка. Я плакал тогда о тысячах бесцельно, ни за что погубленных жизней молодых ребят, о бессмысленности их смертей, когда все заканчивается вот так, глупо.

– А в этой войне, вы думаете, нет бесцельно загубленных жизней?

– Это другая война. Отношение к армии и войне в Чечне в народе резко переменилось. Стали понимать, против чего воюем. Прежде всего против террора в таких масштабах, которые раньше и не снились. Против бандитизма. Против похитителей людей.

Международный терроризм станет чумой XX века. Я в этом уверен.

Мы много говорили в ту ночь. И Шаманов горячился, и обнаружил резкий ум, темперамент и суховатое чувство юмора. И вообще чувствовалось, что он на взводе после взятия Шали.

Мы вышли от него в час ночи. Резко похолодало, земля под ногами была обледенелой и твердой, как железо. А завтра днем она раскиснет под мартовским вялым солнцем, и машины будут вязнуть, а люди – оставлять в грязи сапоги. Но ночью мы шли легко, вслед за светом фонарика. И в небе ярко и остро сверкали чистые ледяные звезды. Такие звезды бывают только в горах.

Мы шли спать в свою "бабочку" (так называют военную машину, стены которой раздвигаются, как крылья бабочки, своего рода дом на колесах). Нас определили на постой в "бабочку" коменданта Семы по кличке Маленький Фюрер. Сема – невысокого роста, тонкий, гибкий, пронырливый, выглядит моложе своих лет, матерится, как целая бригада грузчиков, знает что почем, любит всех распекать и командовать, но в сущности, добрый и беззлобный человек и с русской любовью к выпивке.

В ту ночь нам не спалось. Мы выпили с Семой водки из "нурсиков" и закусили шпротами. "Какой человек!" – все время говорила я о Шаманове. И глаза У меня, наверное, подозрительно блестели, потому что Олег сказал: ~~ Что, приглянулся?

– Еще бы! – ответила я. – Если б здесь не было тебя…

– Ты слишком много выпила генеральского вина. И под конец разговора смеялась как сумасшедшая, кокетничала и все время роняла ручку на пол. А потом я посмотрел в твой блокнот и увидел, как ты там энергично рисуешь черточки.

– Это у меня просто почерк такой. Я потом сама ничего не могу прочитать.

Мы легли спать в два часа ночи. Олег завалился на угловую кровать, а мы с Семой посредине комнаты, на две сдвинутые койки. Мне приснился жуткий сон. Как будто я сижу одна в огромном черном глухом танке в прямо-таки космической темноте и слышу, как кто-то снаружи заколачивает танк, словно гроб, намертво. Я подскочила с диким криком и в полном беспамятстве. Вокруг было так черно, хоть глаз выколи.

Чернота казалась густой, плотной и почти осязаемой. В сознании был тот же кромешный ад. Где я и что со мной, я не могла припомнить. И решила, что все это не сон. Я в самом деле в танке. В отчаянии заголосила:

– Господи! Есть тут кто-нибудь живой?! Мне страшно! Где я?!

И услышала с соседней койки спокойный, трезвый и рассудительный голос Семы:

– Успокойся! Ты в Чечне. В штабе генерала Шаманова.

Я сразу угомонилась, легла и уснула сладко, как младенец. Один мой приятель, которому я впоследствии рассказала эту историю, долго смеялся: "Нет, ты в самом деле сумасшедшая! Любой нормальный человек после слов "Спокойно, ты в Чечне" подскочил бы с криком ужаса и орал бы еще минут пять, ты улеглась и тут же вырубилась".

Та ночь и в самом деле оказалась беспокойной. В пять часов утра заработала артиллерия. Здесь это называется "Доброе утро, Чечня!". Я проснулась от грохота канонады и долго лежала в темноте без сна. Потом решила выйти в туалет. На улице жадно вдохнула бодрящий, словно похрустывающий предутренний горный воздух. Он крепче только что сваренного кофе. Теперь понятно, почему здесь так легко переносится похмелье. Сколько не пей, утром все равно как огурчик.

Ночное небо уже начало светлеть, но на нем еще были видны блестящие хрусталики побледневших от острого холода звезд.

Я дошла до презабавного туалета. Отхожую яму огородили проволокой, которую оплели зелеными маскировочными листочками. Вместо крыши – небо. Получился этакий романтичный уголок, в котором при небольшом желании можно рассмотреть абсолютно все. Тем более что прямо напротив туалета окошко "бабочки", где живут саперы.

Вот они небось веселятся днем, когда я иду в туалет.

Утром мы позавтракали блинчиками с вареньем в офицерской столовой и долго ждали вертолета в своей комнате. Олег лежал на кровати в углу у окна, а Сема куда-то выскочил по делам.

– Иди сюда, – сказал Олег. -Нет.