Въ лто семь тысячъ сто четырнадцатое… (СИ)

Вот теперь я точно уверен: царь — не настоящий! Потому что никто, кроме человека из Советского Союза не стал бы вводить в армии будёновки. И звёзды на них очень характерные: в тридцатые годы у кавалеристов были именно синие суконные звёзды на зимних шлемах, у артиллерии, танкистов и иных технических войск — чёрные, у махры[13] — малиновые. Здесь, правда. Красные — ну мало ли, может, просто нужного сукна под рукой не оказалось… А если припомнить большое количество изменений и новинок, появляющихся в последнее время, то лично для меня иновременность царя, или кого-то, крайне у него авторитетного — непреложный факт. Потому что не бывает таких совпадений. Думается, что будёновки введены не просто для красоты и единообразия: это сигнал таким, как я, переселенцам по разуму: вы не одиноки! Ведь раз в начало семнадцатого века перекинуло меня, царя Дмитрия, или его ближнего советника — то есть вероятность, что двумя случаями это явление не ограничивается. Может, нас таких трое, может, тридцать, триста или три тысячи? Неплохо было бы. Стоп! А вдруг такие, как мы — не только наши, русские? Чёрт его знает, кто может «подселиться» в башку немецкого короля или, скажем, шведского? Вдруг фашисты недобитые из ФРГ? Или японские милитаристы прямо сейчас захватывают Китай и готовятся захапать Дальний Восток, Забайкалье и Сибирь? Радио-то сейчас нет, а с тех краёв три года скачи — не доскачешь. Забота!..

В руках вояки держали бумажные листы — списки. Грамотеи, значит, нынче грамотность — большой плюс. По спискам нас выкрикивали, собирая в небольшие толпы. О правильном строе пока нечего было и мечтать: народ только утром не подозревал, что жизнь резко изменится, абсолютное большинство рекрутов в жизни из оружия в руках держало нож да топор, ну, ещё кистень знаком был многим. А теперь мы — солдаты первого полка нового строя.

Так нам и объявили: вы, дескать, солдаты — не стрельцы, не пехотинцы, а именно солдаты Красно-Московского сводного полка. И полагается нам служить в нём пять лет, а если война — то и дольше. И за эту службу — в мирное время — обещают платить приличные по нынешним временам деньги: аж целый рубль и семь алтын в год. Да ещё кормить, да одевать за казённый счёт, не говоря уже об оружии. А добровольцам и вовсе посулили полтора рубля, что вызвало оживление среди слушающих.

Вот только и требовать с нас будут крепко. Ни о какой стрелецкой вольнице с проживанием в городских усадебках, с правом торговли, извоза и разных промыслов для солдат и речи нет. Жить придётся в казарменном городке, который мы сами себе должны выстроить. Увольнения обещают по воскресеньям, и то — в качестве поощрения. За неповиновение начальству, пьянки, драки, кражи, порчу и утерю вверенного имущества пригрозили спускать шкуру: ну, здесь битьё — явление повсеместное. Строгим выговором на комсомольском собрании отделаться не получится, и коллективу на поруки провинившегося не отдадут: это вам не гуманный послевоенный СССР.

Служить меня направили в формируемый конно-пушечный отряд, под команду свежепроизведённого поручика Вацлава Возняковича. По-русски шляхтич изъяснялся не очень, чтобы очень, но в артиллерийском деле толк понимал. Сам отряд состоял из расчётов двух не новых, но почти одинаковых бронзовых пушек калибром в восемь-девять сантиметров[14], конного уряда[15] и скарба, то есть обоза с боепитанием и матчастью. Численность отряда была небольшой: по семь человек пушкарей, считая десятников, полдюжины ездовых, двое скарбничих ярыжек и скарбничий урядник. Всего двадцать четыре человека вместе с поручиком.

После распределения по подразделениям свежепризванных «в ряды» обстригли под горшок — для этой цели в Красное не иначе, как из Москвы пригнали чуть ли не десяток уличных стригалей-цирюльников. На бороды с усами никто, разумеется, не покусился — впрочем, ввиду малолетства Стёпки, для меня проблемы растительности на лице пока были не актуальны. Тем не менее, утраченные волосы были собраны сенными граблями в здоровую — почти по грудь — копну, уже знакомый по «камизии» попик отчитал над ними кратенькую молитву, покропил при помощи кисти святой водой, потом «старослужащие» навалили сверху сухого хвороста и подожгли получившийся костёр[16].