В лучах мерцающей луны

Сюзи вспыхнула, заколебалась, отвела глаза. Она собиралась рассказать всю правду — это была одна из главных причин, почему она хотела увидеть его, — и, возможно, подсознательно надеялась, что он со своей снисходительностью поможет в какой-то степени вернуть ей потерянное чувство собственного достоинства. Но сейчас она поняла, что не может признаться кому бы то ни было, до какой глубины унижения дошла жена Ника. И ей показалось, что ее собеседник догадался о природе ее колебания.

— Знаешь, не говори мне ничего такого, о чем не хочется говорить, дорогая.

— Нет; я хочу; только это трудно. Видишь ли… у нас было так мало денег…

— И?..

— И Ник… он был так поглощен своей книгой, думал о всяких высоких материях… не понимал… предоставил все это мне… устраивать…

Она запнулась, вспомнив, как Ник всегда морщился, слыша это слово. Но Стреффорд, похоже, ничего не заметил, и она торопливо заговорила дальше, отрывисто и неуклюже, об их денежных затруднениях, о неспособности Ника понять, что, если продолжать вести жизнь, какую они ведут, необходимо мириться с какими-то вещами… принимать одолжения…

— Ты имеешь в виду, занимать деньги?

— Ну… да; и все остальное. — Нет, она решительно не могла рассказать Стреффорду об эпизоде с письмами Элли. — Думаю, Ник неожиданно почувствовал, что больше не может этого выносить, — продолжала она, — и вместе того, чтобы попросить меня попробовать… попробовать изменить жизнь, уехать куда-нибудь с ним и жить, как живут рабочие, в двух комнатах, без прислуги, на что я была готова; да, вместо этого он написал мне, что все с самого начала было ошибкой, что так дальше не может продолжаться и лучше признать этот факт, и уплыл с Хиксами на их яхте. В последний вечер, когда ты был в Венеции, — в день, когда он не вернулся к обеду, — он уехал в Геную, чтобы встретиться с ними. Думаю, он собирается жениться на Корал.

Стреффорд молча выслушал ее, подумал и наконец сказал:

— Что ж… таковы были условия вашей сделки, так ведь?

— Да, но…

— Точно — я всегда тебе это говорил. Ты просто еще не готова отпустить его… только и всего.

Она зарделась.

— Ох, Стрефф… неужели это конец?

— Это был лишь вопрос времени. Если сомневаешься, попробуй пожить в тех двух комнатах без прислуги; потом сообщишь мне, долго ли выдержала. Да, моя дорогая, это лишь вопрос времени, когда живешь во дворце с паровой яхтой у портала, с парком авто в гараже; оглянись вокруг, и поймешь. Неужели ты когда-нибудь воображала, что ты и Ник, в отличие от всех людей, избежите общей судьбы и будете бессмертны, как мистер и миссис Тифон,[20] тогда как все вечные любови вокруг вас разбиваются, а ваши родные Штаты, где несложно развестись, богатеют на этом?

Она сидела с поникшей головой, и свинцовый груз долгой предстоящей жизни давил ей на плечи.

— Но я так молода… а жизнь так длинна. Что же будет дальше?

— Ты еще слишком молода, чтобы поверить мне, хотя достаточно умна, чтобы понять, что я скажу.

— Так что же?

— Власть вещей, без которых, как всем нам кажется, можно обойтись. Человеческие привычки прочней египетских пирамид. Удобства, роскошь, атмосфера свободы… а превыше всего возможность избежать скуки и монотонности, ограниченности и уродства. Ты выбрала эту возможность инстинктивно, еще не успев повзрослеть; и Ник так же. Единственное различие между вами в том, что ему хватило ума раньше тебя понять: это все вещи непреходящие, необходимые прежде всего.

— Не верю!

— Конечно не веришь: в твоем возрасте меркантильность не оправдывают. А вдобавок тебя смертельно задело то, что Ник уяснил все раньше тебя и не стал скрывать этого за лицемерными речами.

— Но есть же люди…

— Да, есть… святые, гении и герои — фанатики как один! По-твоему, к какой из этих категорий относимся мы, люди недалекие? А герои и гении — разве у них нет своих безмерных слабостей, своих безмерных желаний? Как же нам не быть жертвами наших скромных слабостей и желаний?

Минуту она сидела молча, потом сказала:

— Но, Стрефф, как ты можешь говорить такое, когда я знаю, что ты любишь: любишь меня, например.

— Люблю? — Он положил ладонь на ее руку. — Но, моя дорогая, мимолетность человеческой любви и делает ее столь драгоценной. Потому что мы знаем: невозможно удержать ее, или друг друга, или что угодно…

— Да… да… но помолчи, пожалуйста! Не говори так!

Она встала, слезы мешали ей говорить, он поднялся следом.

— Тогда пойдем; куда направимся перекусить? — сказал он с улыбкой, беря ее под руку.

— Ох, не знаю. Никуда. Пожалуй, я возвращусь в Версаль.

— Потому что я вызвал в тебе столь глубокое отвращение? Такое уж мое везение — когда приезжал просить выйти за меня замуж!

Она засмеялась, но он неожиданно помрачнел.

— Клянусь, для того и приезжал!

— Стрефф, дорогой! Как будто… сейчас…

— О, не сейчас… понимаю. Ясно, что даже при твоих способах ускоренного развода…

— Не в том дело. Я тебе говорила, что это бесполезно, Стрефф… давно говорила, в Венеции.

Он иронически пожал плечами: