В лучах мерцающей луны

В посольстве? Она рассеянно посмотрела на него: потом вспомнила. Да, сегодня вечером они обедают у Эскотов, с кузеном Стреффорда, с герцогом Дюнским и его женой, импозантной и безупречной молодой герцогиней; старой азартной картежницей вдовствующей герцогиней, которую из Англии приехали навестить сын и невестка; и другими гостями, французами и англичанами, титулом и положением достойными Дюнсов. Сюзи знала, что приглашение на такой обед могло означать лишь одно: явное признание ее как будущей жены Олтрингема. Она была «той американочкой», которую требовалось теперь приглашать с ним вместе, даже в официальных случаях. Семья приняла ее; посольство могло лишь последовать примеру семьи.

— Уже поздно, дорогая; и мне еще надо кое с кем увидеться по делу, — терпеливо напомнил ей Стреффорд.

— Ох, Стрефф… я не могу, не могу! — Слова рвались из нее помимо ее воли. — Не могу пойти с тобой… не могу пойти в посольство. Так больше не может продолжаться… — Она подняла глаза на него, отчаянно моля. — Пойми меня… пожалуйста, пойми! — стенала она, зная о полной невозможности того, о чем просит.

Лицо Стреффорда постепенно бледнело и суровело. Из землистого оно стало серым, на переносице и вокруг безвольного улыбчивого рта появились морщины упрямства.

— Понять? Что ты хочешь, чтобы я понял? — Он засмеялся. — Что ты уже пытаешься дать мне отставку?

Она вся сжалась, услышав презрительное «уже», но тут же вспомнила, что это единственное, что он мог сказать, именно потому, что не способен понять: она отдаляется от него.

— Если бы я знала, как объяснить тебе!

— Не столь важно «как». Ты это пытаешься сказать?

Она уронила голову и увидела палые листья, кружащиеся над дорожкой у ее ног, поднятые внезапным порывом зимнего ветра.

— Причина… — продолжал он, прочистив горло вымученным смешком, — причина для меня не так важна, как сам факт.

Она молчала, мучась его болью. Но тем не менее, подумала она, он не забыл об обеде в посольстве. Эта мысль придала ей мужества продолжать:

— Это бесполезно, Стрефф. Я совершенно не тот человек, который сделает тебя счастливым.

— Ох, пожалуйста, предоставь мне это решать, ладно?

— Нет, не могу. Потому что тоже буду несчастна.

Он отмахнулся от мчащихся листьев.

— Тебе потребовалось довольно много времени, чтобы выяснить это.

Она видела, что недавно родившееся чувство собственной важности заставляет его страдать даже больше, чем уязвленная любовь, и это снова придало ей мужества.

— Если я долго думала, так тем более имею основание не раздумывать дольше. Если бы я совершила ошибку, то пострадал бы от этого ты.

— Спасибо за исключительную заботу, — сказал он.

Она беспомощно посмотрела на него, пронизанная чувством обоюдной их недоступности. Затем вспомнила, что и Ник во время их последнего разговора казался недоступным, и спросила себя, неизбежно ли человеческие души становятся непроницаемы, когда пытаются пробиться друг к другу. Ей хотелось это сказать Стреффу — но он и этого не поймет. Ее снова захлестнуло одиночество, и она безрезультатно искала слово, которое дойдет до Стреффа.

— Ты мне позволишь одной вернуться домой? — попросила она его.

— Одной?

Она кивнула:

— До завтра… до завтра…

Он героически попытался улыбнуться:

— К черту завтра! Что бы там ни было, это не помешает мне проводить тебя домой. — Он оглянулся на такси, ожидавшее их в конце пустынной подъездной дорожки.

— Нет, пожалуйста. Ты торопишься: поезжай. Я очень хочу пройтись одна… побродить по улицам, когда фонари начнут гаснуть…

Он положил ладонь на ее руку:

— Послушай, дорогая, ты не больна?

— Нет, не больна. Но ты можешь сказать, что я приболела, вечером в посольстве.

Он выпустил ее руку и отступил назад, холодно ответил: «Очень хорошо», и она поняла по его тону, что в этот момент он почти ненавидит ее. Она развернулась и торопливо зашагала по пустынной улице, прочь от него, зная, что он неподвижно стоит, глядя ей вслед, уязвленный, униженный, ничего не понимающий. В этом не было ни ее вины, ни его…

XXIII

Она летела к улице, освещенной фонарями, и ветер свободы холодил ей лицо.

Освободившаяся от гнетущего груза притворства последних месяцев, она снова была собой, Никовой Сюзи и больше ничьей. Она летела, глядя блестящими озадаченными глазами на величественные фасады квартала Ля-Мюетт, уходящие вдаль голые деревья, сверкание загорающихся витрин, предлагающих всяческие вещи, которые она теперь никогда не сможет купить…