В маленьком мире маленьких людей

А Шмая решил: «Раз ты такой антисемит, я тебе покажу „жидовский банк“!» И давай заливать (а поверенные приврать любят!): мол, первее еврейского банка во всем мире нет. Наличными у него двести тысяч миллионов фунтов стерлингов! А на наши это такие деньжищи, что и не сосчитать, потому что за фунт стерлингов дают сто рублей, не меньше.

Почтмейстер все запечатывает пакет, поднимая Шмаю на смех:

— Брешешь, фунту стерлингов цена червонец.

— Так то не простой фунт стерлингов, — не сдается Шмая, — а золотой, он намного дороже!

— Ну ты и дурак! — смеется почтмейстер. — Кому ты лапшу на уши вешаешь? Все вы, евреи, мошенники! Вас хлебом не корми, дай только обдурить! Другой на моем месте тебя выпорол бы, а пакет отобрал! Да знаешь ли ты, что мне следовало бы тебя арестовать вместе с твоим пакетом и всем вашим кагалом за то, что отсылаете наши деньги в Лондон? Мы тут пашем, землю зубами роем, а вы, еврейчики, пришли на готовое, мало того что жрете, пьете, так еще и пересылаете наши кровные денежки черт знает куда, в жидовский банк!..

Шмая, видя, во что он впутался, набрал в рот воды. Он бы многое дал, чтобы вернуть свои слова обратно, но — поздно (да и многие поверенные тоже много бы дали, чтобы вернуть свои слова и записочки, где врак, как в болоте грязи, обратно, но эк спохватились — поезд уже ушел!). Так что и наш касриловский поверенный был рад-радехонек, когда получил квитанцию и ушел подобру-поздорову!

А касриловцы стали ждать, когда же им пришлют акцию. Но вот прошел один месяц, и второй, и третий, и четвертый месяц — об акции ни слуху ни духу! Стали наседать на секретаря, то бишь поверенного: может, он не туда послал деньги или не так написал адрес — бедный Шмая знай твердит одно — что, он никогда отправлений не делал, и в комитет, и в центр, и в Лондон?! Эту шарманку он заводил семь раз. А и литваки, а они истово верующие евреи, — и хасиды, — а те сионистов терпеть не могли — только посмеивались:

— Ну, что мы вам говорили? Мы же вас предупреждали — выманят из вас пару-тройку рублей, и поминай, как звали!..

Но смилостивился Господь над нашим поверенным, и в одно прекрасное утро он получил письмо из Лондона, а в нем черным по белому написано, что акция, на которую он подписался, уже здесь, то есть не здесь, в Касриловке, а на границе, надо только ее растаможить.

Но вот прошел еще один месяц, и второй, и третий, и четвертый — а акции нет как нет. Касриловцы поедом едят поверенного:

— Где твоя акция?! «Надо растаможить» говоришь?

Изводили насмешками:

— Чтоб его душу за гробом так же растаможили, да чтоб кровь в сердце поступала у него так же, как к нам эта акция.

Бедняга куда только не слал письмо за письмом.

«Как же так? — писал он. — Где это слыхано, чтобы столько времени шла по почте одна-единственная акция?! Да если бы ее должны были пропустить через сто таможен, все равно бы давно пришла!» А членов организации он утихомиривал так:

— Ну, еще день-другой! Вы столько терпели, так потерпите еще чуток! Вы уже столько ждали, что столько же ждать точно не придется!

И как в воду глядел! Не прошло и девяти месяцев, как на имя раввина реб Иойзефла прибыл пакет (наш поверенный, бедняга, не хотел больше иметь никаких дел с почтмейстером). Так вот, пришел, значит, этот пакет и в дом этого самого раввина реб Иойзефла, созвали всех членов организации на общее собрание. Но поскольку все евреи, а касриловские евреи и подавно, всегда торопятся, у них всегда времени в обрез, каждый хочет опередить других, чего ж удивляться, что началась форменная свалка: всем так не терпелось потрогать акцию нашего собственного еврейского банка, что они отпихивали друг друга, рвали акцию друг у друга из рук.

И долго еще касриловские сионисты любовались акцией нашего еврейского банка: поначалу вздыхали, потом расплывались в улыбке. Они повеселели, взбодрились — у них отлегло на душе, как у скитальца, получившего весточку из дома. Но радость эта была не без грусти. Ноги у них просились в пляс, а глаза были на мокром месте.

Позже, когда все нагляделись на акцию, раввин реб Иойзефл — он в свалку не лез, стоял в стороне — не желая, чтобы его как раввина пропустили вперед, попросил:

— А теперь дайте и мне взглянуть.

Надел очки, всматривался, разглядывал, медленно вертел в руках акцию нашего собственного еврейского банка, и, увидев еврейские буквы, буквы нашего святого языка, надел субботний картуз, и вознес благодарственную молитву «Давшему нам дожить до этого времени…», и при этом не сводил глаз с акции. Лицо его погрустнело, на глазах навернулись слезы.

— Ребе! Отчего вы расстроились? — спрашивали его. — Радоваться надо, плясать надо! А вы печалитесь, почему?

Раввин реб Иойзефл ответил не сразу. Достал из долгополого лапсердака огромный платок, с простыню величиной, высморкался, но, я так думаю, на самом деле он хотел смахнуть слезу, вздохнул и сказал:

— Как же я истосковался по дому! — И голос у него дрогнул.

Будь я Ротшильд… (Монолог касриловского меламеда)

Перевод М. Шамбадала