В мечтах о швейной машинке

Не прошло и получаса, как синьор Артонези организовал перевозку. Конюха он послал в пивоварню за двумя самыми сильными рабочими, которые явились с большим крытым фургоном, запряжённым двумя лошадьми, а сам тем временем выпроводил доктора, твёрдо заявив, что в его услугах более не нуждаются, хотя и присовокупил к этим словам внушительный чек. Синьорину Эстер осторожно пересадили в мягкое кресло; двое пришедших рабочих без особого труда снесли его вниз по лестнице и погрузили в фургон. Мы тоже забрались внутрь: повитуха с новорождённой на руках, синьор Артонези, вцепившийся в руку дочери, и, наконец, я с большой корзиной, полной атласа, лент и кружева – приданого малышки. Конечно, в отцовском доме Эстер без труда нашла бы одежду и себе, и ребёнку, но девочке в скором времени понадобится целый гардероб, и я решила, что не готова оставить на вилле результат семи месяцев нашей работы.

Через несколько часов после переезда, когда маркиза уже спала в большой кровати, некогда принадлежавшей её матери, повитуха в соседней комнате меняла новорождённой пелёнки, а я как раз собиралась возвращаться домой, послышался громкий стук в дверь. Мы выглянули на улицу: как и следовало ожидать, это был маркиз. Вернувшись на виллу, он, вне себя от изумления и возмущения, обнаружил, что спальня пуста, а о случившемся узнал лишь от конюха. И если цепь событий он восстановить, пусть и с трудом, но смог, то причину произошедшего, разумеется, так и не понял. Эстер наотрез отказалась не только обсуждать или объяснять свои поступки, но даже и встречаться с маркизом. Синьор Артонези тоже его не принял, прислав вместо этого своего адвоката, безжалостного лиса, который с ходу отверг все требования брошенного мужа, выставив его в самом невыгодном свете, – уж и не знаю, как он это сделал: не то было время, чтобы жена могла беспрепятственно покинуть семейный очаг, не говоря уже о том, чтобы оставить при себе законный плод брака. Эстер Артонези преуспела лишь благодаря поддержке и деньгам отца. Впрочем, не исключено, что, роди она мальчика, а не девочку, муж не так легко смирился бы с приговором и сражался бы за воссоединение с ребёнком куда дольше и решительнее.

Но что мучило маркиза больше всего (даже больше собственной уязвлённой гордости), так это необъяснимость причин, в одночасье превративших безграничную любовь его молодой жены в столь же глубокую ненависть. Единственная гипотеза, которую он сподобился выдвинуть, заключалась в том, что из-за родовых болей она попросту сошла с ума.

Правду, кроме нашей героини и, вероятно, её отца, знали только мы с повитухой, но ни одна из нас не проболталась. Повитуха за свою жизнь многое повидала, для меня же произошедшее стало смертельным разочарованием. Обнаружив, что величайшая в мире любовь оказалась ложью, что счастливый финал встречается только в глупых романах, а даже лучшие из мужчин – эгоистичные предатели, совсем как Пинкертон, я лишилась иллюзий, которыми себя тешила. Верить нельзя никому. «Жизнь моя, сердце моё, я прекрасно проживу и без тебя, так будет даже лучше».

Однако синьорине Эстер удалось вернуться к обычной жизни. Она так и не позволила маркизу увидеть девочку, которую назвала Энрикой – в честь синьора Артонези, а не Дианорой в честь бабушки по отцовской линии. Вместе с малышкой маркиза надолго уехала путешествовать, подальше от сплетен и пересудов нашего городка, и завела столько новых знакомств, сколько я себе даже и представить не могла. Когда у нас разразился скандал с парижскими платьями семейства Провера, она была в Брюсселе, а вернувшись, заявила, что нужно быть полным идиотом, чтобы придавать такое большое значение каким-то там тряпкам.

ВЫСШИЙ ШИК

В событиях, вызвавших скандал с «парижскими платьями», я по чистой случайности тоже немало поучаствовала: произошло это по вине королевы Елены, – или, если хотите, из-за неё, точнее, из-за официального визита, в ходе которого она представляла в нашем городе своего царственного супруга. До того я на семейство Провера никогда не работала – как, впрочем, не работала на Провера ни одна другая швея или портниха в городе, включая и оба «настоящих» ателье со всем их штатом: каждый ребёнок знал, что платья матери и двух дочерей каждый сезон на зависть прочим дамам доставлялись прямиком из Парижа, из роскошного универмага Printemps. Что касается белья, то, кажется, им занималась славившаяся мастерством штопки и вышивки бедная родственница адвоката, синьорина Джемма, которую семейство приютила по доброте душевной.