В мечтах о швейной машинке

Для нового платья Альды, переложенного листами папиросной бумаги, подобрали коробку подходящего размера. Тогдашняя служанка поклялась хранить всё в тайне: её, как и меня, отвели ради этого в церковь (хотя она, конечно, отнеслась к своему обещанию гораздо серьёзнее, ведь помимо геенны огненной ей грозило бы увольнение), а после заставили выучить единственную фразу на чистом итальянском, которую требовалось произнести так, чтобы услышали и поняли все вокруг. Затем ей нужно было в сумерках выскользнуть из дома с синей коробкой, завёрнутой в чёрную шаль, в руках, и узкими тёмными переулками, где приличных людей не встретишь, добраться до железнодорожного вокзала. Здесь она должна была дождаться прибытия первого ночного поезда из порта П., стыковочного с кораблём из Марселя, смешаться с разгружающими багаж носильщиками, вытащить синюю коробку из-под шали (которую сразу же накинуть) и, пристроив на голове, вернуться в город по просыпающемуся проспекту: мимо кафе, где завтракают первые утренние клиенты, мимо открывающих ставни магазинов и табачных лавок, мимо парикмахерской, аптеки, мимо дверей школы, покачивая узнаваемой синей коробкой и громким, пронзительным голосом выкрикивая в лицо каждому – и тем, кто глядел на неё с любопытством, и тем, кто не обращал внимания: «Платье для нашей синьорины, прямо из Парижа!» Кричать она должна была всю дорогу, за что по возвращении домой получала чашку горячего молока и скромные чаевые.

Естественно, все, кто видел её на проспекте, позже рассказывали об этом знакомым, и по городу быстро разносились известия о том, что синьора Тереза Провера по примеру своего отца для самых важных случаев заказывает дочерям платья не где-нибудь, а в Париже.

Удачный опыт затем не раз повторяли и летом, и зимой. Синьора Тереза даже подписалась на французский модный журнал, державший дам в курсе самых последних моделей, к тому же они обнаружили, что в числе прочего могут заказывать у Тито Люмии бумажные выкройки. Руководила производством синьорина Джемма. Именно она кроила и собирала модели, хотя остальные трое научились так хорошо шить, отделывать и украшать платья, что казалось, будто они сработаны профессиональными портнихами в самом настоящем ателье. Естественно, всё приходилось планировать вовремя. Случалось, что ткани, предложенные Люмией, для платьев не подходили, и оставалось только ждать новых. Мода тоже менялась, а новые выкройки не всегда были так уж просты в исполнении. Но синьорина Джемма оказалась отличным организатором, и домашняя лаборатория ещё не пропустила ни одного сезона: каждые шесть месяцев служанка выходила утром на проспект, вопя во всё горло: «Платья для нашей синьоры и юных синьорин, прямо из Парижа!»

Теперь она несла на голове целых три коробки, удерживать которые даже при помощи обруча оказалось для бедняжки слишком трудно и утомительно, особенно зимой, когда ткани были плотнее и тяжелее. Но синьорина Джемма и здесь нашла выход: по её словам, не было никакой необходимости на самом деле носить в коробках одежду – ведь за время недолгого пути от вокзала до дома никто не станет их открывать, чтобы проверить содержимое. Так что их можно запросто носить пустыми или с ненужными обрезками ткани внутри.

Служанка, напуганная двойной угрозой, геенны и увольнения, так никому и не выдала тайны дома Провера, даже когда выросла и ушла служить в другую семью. В кухню перебралась очередная девушка из глухой деревушки, которая также принесла клятву, за ней настал черёд Томмазины. Томмазина тоже оставалась нема как могила – отчасти и потому, что, помимо фразы, которую нужно было выкрикивать на протяжении всего проспекта, она не понимала и не могла выговорить ни единого слова по-итальянски, общаясь на малораспространённом диалекте, который разбирала только синьорина Джемма.

До сих пор всё шло гладко: никто в городе ни разу не заподозрил обмана, и молва о платьях, каждый сезон доставляемых из Парижа, разнеслась повсюду, даже в соседние городки, повсеместно вызывая у благородных синьор восхищение и зависть к «этим лицемерным святошам Провера».