В места не столь отдаленные

И его широкое, угреватое, тупорылое лицо с крупным мясистым носом и толстыми губами перекосилось в злорадную усмешку, и в заплывших жирком небольших серых глазах блеснул недобрый огонёк. Что-то спокойно хищническое и самоуверенное сказывалось во всей этой широкой кряжистой фигуре и слышалось в том тихом смехе, который раздался вслед за произнесёнными им словами.

— То-то хвост подожмёт. А то, поди ты!

В это время дверь кабинета отворилась, и в комнату вошёл один из служащих конторы Кира Пахомыча. Осторожно и боязливо ступая по комнате, видимо, побаиваясь Кира Пахомыча, конторщик подал хозяину письмо и тихо удалился.

Кир Пахомыч не спеша надел очки и стал читать. И по мере того, как он читал, лицо его становилось угрюмее и злее.

А между тем в этом письме было всего несколько строк следующего содержания:

«Милостивый государь, Кир Пахомыч!

Неужто вы не пожалеете безвинно вами погубленного человека? Из-за вас я страдаю, потеряв и честь, и средства к существованию. Сколько лет я втуне к вам обращаюсь, и нет ответа. Помогите, пришлите хоть денег за все злосчастия, мною испытуемые. Письмо посылаю с оказией, питая надежду, что вы наконец ответите и сжалитесь.

Известный вам

Антон Тимофеев».

Кир Пахомыч ещё раз перечёл не без труда эти крупно написанные строки и только потом заметил, что в конверте была ещё следующая записка:

«Милостивый государь, Кир Пахомыч!

Письмо г. Тимофеева доставляю вам в копии. Подлинник находится у меня. Соблаговолите известить с посланным, когда могу передать его вам, если только вам угодно его получить и иметь более подробные объяснения.

С почтением имею честь быть

Николай Келасури».

Кир Пахомыч спрятал оба письма в карман и позвонил.

Вошёл тот же тихий и робкий конторщик.

— Кто принёс письмо?

— Какой-то человек — еврей, должно быть.

— Пошли его сюда!

Через минуту вошёл худенький старичок-еврей.

Кир Пахомыч пытливо взглянул на него и сказал:

— Кто тебя послал?

— Господин Келасури.

— Из каких он? Я что-то такого не слыхал.

— Из ссыльных, Кир Пахомыч, но только, осмелюсь доложить вам, очень образованный господин. Очень…

— Скажи ему, пусть побывает у меня вечером, в девять часов.

Старик еврей исчез, а Кир Пахомыч несколько времени сидел погружённый в раздумье.

— Ишь, подлецы! — наконец злобно проговорил он.

И старая, давно забытая история невольно пронеслась перед Киром Пахомычем.

История, о которой теперь вспомнил Кир Пахомыч, сидя в своём стареньком жёстком кресле перед письменным столом, была, пожалуй, одной из самых невинных «историй» в тёмном, как тайга, прошлом сибирского туза и миллионера.

Не попади эта неприятная записка в руки какого-то подозрительного незнакомца, которого Кир Пахомыч сразу заподозрил в недобрых намерениях относительно своего кармана, он, конечно, не стал бы терять времени на такие пустяки, как воспоминания.

Как человек практический, не имевший дурной привычки считаться с совестью и приучившийся долгим опытом мерить всё и всех на деньги, он и вообще-то не любил вспоминать кое-какие эпизоды из своего прошлого, тем более, что они уже слишком пахли острогом, а с тех пор, как он постепенно из «Кирьки — варнацкой души» сделался почтенным и уважаемым Киром Пахомычем, и подавно все эти эпизоды как-то затерялись в памяти, прикрытые давностью и общим почётом и уважением.

Если Кир Пахомыч и вспоминал иногда о своём прошлом, то вспоминал всё хорошие вещи, рассказывая не без заносчивого, горделивого чувства, как он был прежде последним мужиком и как благодаря своим трудам и терпению сделался богачом, который за свои деньги может купить кого угодно.

Само собой разумеется, что, повествуя под пьяную руку о своих трудах, Кир Пахомыч, по примеру некоторых автобиографов, о многом умалчивал, кое-что недосказывал, предоставляя слушателям обширное поле для догадок и, по-видимому, нисколько не заботясь о том, что посторонние люди не получат точных сведений о первоначальном источнике его богатства.