В мир А Платонова - через его язык (Предположения, факты, истолкования, догадки)

Разные формы ограничения, оформления и "размежевания" собственного пространства души от постороннего, внешнего, чужого характеризуют лишь самых эгоистичных и, так сказать, жизнеспособных героев Платонова. Таковы, к примеру, Прокофий Дванов, горбун Кондаев в "Чевенгуре", инвалид Жачев в "Котловане", Умрищев и Федератовна в "Ювенильном море". С этим же связан мотив накопительства - доходящий, как правило, до болезненности и прямой пародийной обращенности, но при этом могущий быть понят и ровно в прямом смысле - именно как бережливость и "хозяйственность"[84]. Такие герои у Платонова либо пытаются сохранить добро только для себя (тащат чужое, как Прошка со своей Клобздюшей). Но этот тип - лишь простейший случай характера и, так сказать, по сути, мало интересный для писателя: ведь такова сама жизнь, а ее можно видеть и без "преломляющего стекла" художественного произведения.

Либо же это герои иного типа - действующие исходя из какой-то вселенской целесообразности и пытающиеся сохранить, удержать, зафиксировать на своих местах все сущее, чтобы каждая вещь (каждая травинка или волосок, брошенный лапоть или давно высохший трупик паучка) - нашли бы себе должное место в мироздании, уцелели бы полностью в этом мире. Это - тоже вариант накопительства, консервации, но - скорее положительной и, во всяком случае, совершенно альтруистической, бескорыстной, хотя и (в отличие от предыдущего) уже насквозь утопической. Тут, конечно, развитие идей "Общего дела" Н.Ф.Федорова, то есть материального воскрешения отцов. Такое, по Платонову, было бы возможно в том случае, если совсем ни во что не соваться, - как делает Умрищев (или как бобыль из предисловия к Чевенгуру), ни в чем не участвовать и не быть замешанным, как Комягин в "Счастливой Москве" - у Платонова множество разработок того же самого образа. Герои этого второго типа, как правило, слабые и описание их доведено до пародии.

Но есть еще и третий тип платоновских героев - это действительно самоотверженные подвижники, живущие в яростном мире, часто даже просто "бешенные", или сумасшедшие", "расточители самих себя". Они преобразуют мир, это люди будущего, труженики, добровольные мученики, способные взвалить на себя бремя уничтожения всего прежнего (как в корне "неправильного") устройства вселенной и пересоздать ее в соответствии со своими идеалами, т.е. это люди, всегда "знающие, как надо". В ранний период своего творчества Платонов твердо ориентировался именно на них, однако позднее (хотя уже вскоре после революции), с пересмотром своих позиций и отходом от прежних идеалов, характерным для него стало пристальное внимание именно к героям первого и второго типа. И отсюда, как следствие, постоянное двоение или даже "троение" его сочувствующей авторской точки зрения - между лиризмом описания этих героев и их же пародированием.

В героях второго типа, сомневающихся, слабых, ненавидящих себя и поэтому, как правило, жаждущих смерти, движущим мотивом выступает, как сказано, мотив изоляции и замыкания в закрытом (или заполненном только собой, и поэтому безвыходном и скучном) пространстве. Именно так они пытаются отстоять и сохранить самостоятельность, уйти от растворения себя и смешивания с чуждой стихией "всеобщего" существования. Но, с другой стороны, ведь это именно они не приемлют никакого насилия - ни над собой, ни над чем-либо вообще в мире. Они чаще всего и представлены кропотливыми собирателями памяти - памяти о ветшающем и разрушающемся на их глазах платоновском мире, собирателями тех свидетельств, по которым - то ли в день Страшного суда, то ли после того, как наука разгадает тайну вечной жизни можно будет воздать всему сущему по заслугам - и палому листу, и брошенному на дороге лаптю, и одиноко живущему в доме Якова Титыча таракану.

В ранних же своих героях (третьего типа), неистово жаждущих борьбы и постоянно добивающихся цели, утверждающих себя в жизни, главенствует как раз обратный, центростремительный мотив - размыкание замкнутых пространств, с обрыванием всех ненужных связей, устремленностью наружу, к выходу из себя, в космос. Эти герои приемлют всякое насилие - и над природой, и над всем миром, и над собой. Они тоскуют и страждут, скучают и мучаются именно от узости и темноты, от замкнутости своего мира и втиснутости в тесную оболочку собственного тела. Они болеют и живут интересами только всего человечества, им скучно оставаться наедине с собой (со своим органиченным разумом и пятью чувствами): они сознают себя узниками тела, их угнетает всякое замкнутое пространство (как вообще любое повторение, которое они болезненно переживают как дурную бесконечность). Эти герои не просто исчезнут в позднем творчестве мастера, но они претерпят изменение авторского отношения к себе, прочно усвоив трагизм и безысходность героев "второго" типа. Они будут по-прежнему жаждать вечного Эроса - соединения с другими, со всем человечеством (как Москва Честнова, физик Семен Сарториус или хирург Самбикин из "Счастливой Москвы"), но к их врожденному энтузиазму добавится трагизм: