В мире безмолвия

Мы сильно сомневались в том, что акулу можно заколоть ножом, однако в тот момент нож, да еще киноаппарат, составляли все наше вооружение. Я автоматически нажал спуск аппарата, не сознавая даже, что кинолента запечатлевает наплывающее на нас чудовище. Плоский нос надвигался все ближе и ближе, вот уже все поле зрения заняла огромная акулья голова. Вдруг мною овладела неистовая ярость. Я замахнулся киноаппаратом и изо всех сил ударил им в морду акулы. В следующее мгновение я ощутил прикосновение тяжелой туши, и… акула очутилась футах в двенадцати от нас, после чего как ни в чем не бывало возобновила свое круговое движение. "Какого черта она не плывет к киту? – думал я. – К чудесному вкусному киту? И что мы ей такого сделали?"

Голубые прибавили ходу и снова присоединились к нашей компании. Мы с Дюма решили попытать счастья на поверхности, вынырнули из воды и обнаружили "Эли Монье" на расстоянии трехсот ярдов с подветренной стороны. Мы принялись отчаянно размахивать руками, но нам никто не ответил. Вместе с тем мы не сомневались, что, плывя вот так на поверхности, находимся в позе, наиболее устраивающей прожорливых акул. Ноги свисали в воде, словно бананы, оставалось только сорвать их. Я глянул вниз. Все три акулы рванулись кверху, начиная согласованную атаку.

Мы нырнули им навстречу. Акулы возобновили круговое движение. Покуда мы находились на глубине одной-двух саженей, они воздерживались от нападения. Лучшим выходом для нас было бы двинуться в сторону судна. Но не имея никаких ориентиров, не имея даже компаса, мы не могли определить нужное направление.

Мы заняли такое положение, чтобы все время наблюдать за ножными ластами друг друга, исходя из все той же теории, что акулы предпочитают хватать за ноги. Дюма то и дело выскакивал на поверхность и махал руками. Потом мы стали поочередно подниматься наверх, в то время как второй поджимал колени к подбородку и следил за акулами. В очередной заход Дюма одна из голубых метнулась к его ногам. Я закричал. Дюма круто обернулся и решительно двинулся ей навстречу. Хищница отскочила на свое старое место в кольце. У нас уже кружилась голова от всей этой карусели, а тут еще каждый раз приходилось вертеть ею во все стороны, чтобы обнаружить "Эли Монье". Между тем ничто не говорило о том, чтобы нас заметили с судна.

Мы были на грани изнеможения и начинали коченеть от холода. По моим подсчетам мы находились в воде уже около получаса. Каждую секунду могли начаться перебои в подаче воздуха – признак того, что наши запасы на исходе. После этого мы сможем еще включить аварийные резервуары, рассчитанные на пять минут. А затем придется расстаться с мундштуками и нырять, обходясь лишь тем воздухом, какой мы сможем набрать в легкие на поверхности. Нам придется больше двигаться, что удвоит нагрузку на наши иссякающие силы, а внизу нас подстерегают неутомимые беспощадные хищницы, чувствующие себя в воде так же хорошо, как мы на суше.

Движения акул стали более порывистыми. Усиленно взмахивая мощными плавниками, они сделали еще один круг, потом метнулись вниз и… исчезли. Мы не верили своим глазам. Вдруг на нас упала большая тень; мы подняли головы и увидели дно шлюпки. На "Эли Монье" все же заметили наши сигналы и отыскали нас по пузырям. Акулы бросились наутек, завидев шлюпку.

Мы ввалились в лодку, измученные и обессилевшие. Матросы переволновались не менее нас. Они потеряли из виду наши пузыри, и судно ушло в сторону. Мы узнали, к нашему величайшему удивлению, что пробыли в воде всего двадцать минут. Киноаппарат сплющился от столкновения с носом акулы…

Едва очутившись на борту "Эли Монье", Дюма схватил винтовку и снова прыгнул в шлюпку – проведать кита. Тот все еще подавал признаки жизни. Мы увидели, как какая-то бурая тень отделилась от туши бутылконоса и рванулась прочь. Акула! Дюма подгреб к голове великана и нанес ему coup de grace, выстрелив в упор разрывной пулей. Голова с разинутой пастью стала тонуть; из дыхала поднимались кверху пузырьки воздуха. Акулы носились в порозовевшей воде, яростно налетая на кита. Дюма окунул руки в красную пену и набросил петлю на хвост, завершив то дело, в котором нам помешала серая красавица.

Вытащив кита на палубу, мы увидели на его туше зияющие раны – следы акульих зубов. Громадные куски мяса весом в десять-пятнадцать фунтов были словно срезаны ножом вместе с покрывавшей их кожей в дюйм толщиной: как только нас выручила шлюпка, акулы немедленно набросились на легкую добычу.

Судовой врач Лонже впервые в жизни орудовал своими инструментами над такой тушей. Он вскрыл скальпелем брюхо кита, и на палубу хлынул целый поток непереваренных слизистых кальмаров весом около трех фунтов каждый, среди которых было немало совершенно неповрежденных и даже живых. В складках желудка бутылконоса лежали тысячи черных кальмаровых клювов.