В мире отверженных. Записки бывшего каторжника. Том 1

Обивка наконец кончилась, и все снова полезли наверх пить чай. За чаем разговорились и разоткровенничались. Болтал больше всех, по обыкновению, Ракитин, но внимание мое направлялось уже не к нему. Между прочим, арестанты стали «подзуживать» добродушного, но вместе и крайне обидчивого «Михаила Ивановича», и совокупными усилиями нам удалось выжать из него любопытную и страшную историю, приведшую его в каторгу.

— Ведь вот попадется же экое брюхо в каторгу, — завел один арестант. — И за что попасть мог?

Ногайцев молчит, только пьет чай, сердито сопя в свою грязную китайскую чашку.

— Он телушечник, — сказал Ракитин, — ей-богу, телушечник, по всему видно.[35]

Я любого из них за три версты узнаю.

— Да, телушечник! — огрызнулся Ногайцев. — Ты поймал меня?

— А коли нет, за что ж ты попал? — Нужно сказать тебе. Беспременно. Не то серчать станешь.

— За бабу ты прийти не мог, потому какая ж баба тебя любить бы стала?

— А вот любила.

— Это то-ись жена-то родная? Это, брат, не в счет.

— Зачем родная… И окромя жены…

— Что-то чудно, брат, верится…

— А ты поверь.

— Ну расскажи, тогда и поверю. Чужая тебя баба любила? Да разве кривая какая? Аль безносая?

— Еще какая девка-то! И девка, и мать ейная, обе.

— Что ты говоришь?!

— Ну. Я в работниках у богатого купца томского жил. Вот жена-то его, купца этого самого, Матрена, и связалась со мной… А за ней и дочь ейная, Парасковья… Ты думаешь что? На воле-то я такой же был? Ведь это от тюрьмы, брат, жир этот и одышка взялись, а прежде я не хуже тебя молодец был.

— Ну, допустим. И что ж, долго не знал ничего муж то, купец-то?

— Да он и по сей день ничего не знает. Шито-крыто, брат, дело делалось. Ты думаешь, я как? Не дурней тебя был. А только из-за баб этих, из-за проклятых, я и в каторгу пошел!

— Это верно он говорит, братцы! Сколько из-за этих шкур нашего брата погибает!

— Еще как погибают-то! Будь бы моя, братцы, воля бы, всех баб на свете на цепе держал, а чуть какая непокорность бы оказала — камень ей на шею и в воду! Как же ты, дурак, попустился им? Брюхо мякинное!

— Так. Хозяин продал в Барнауле товар и велел хозяйке с сыном и дочерью домой в Томск ехать. А я пожелал к жене на побывку съездить в Тару. Он дал мне, что следовало по расчету, и, не дожидаясь отправки семейства, поскакал сам в Бийск, по торговому делу. Только он уехал, Матрена с Парасковьей и ну ко мне приставать: поедем да поедем с нами, Федча.

— Да ты как же жил-то с имя обеими? Неужто они не таились друг от дружки?