В мое время

Манера Л. А. определена совершенно безошибочно: не неумение, а именно “нежелание… понять…” Да он просто не хочет!

Впоследствии Трифонов не раз к этой мысли возвращался:

“Я уважаю честолюбивые порывы критиков, которые хотят стать властителями дум, сказать свое слово, создать концепцию, но хочу, чтобы и меня уважали: не искажали бы мое слово, мою концепцию. А то приходится слышать: “Да, я имел намерение высказаться, и я высказался! Ваша книга оказалась отличным подспорьем. Она появилась кстати, я ей благодарен”. – “Но вы совершенно ее не поняли! Вы неправильно ее трактуете…” – “А это не важно.” – “То есть как не важно? О чем вы написали статью?” – “Моя статья не о вашей книге, так же как ваша книга не о моей статье.”

Впоследствии критик пошел еще дальше. А. Щуплов говорит в беседе С. Юрскому: “Лев Аннинский заявлял, что не читает современную литературу…”

Т.е. не читает то, о чем пишет?

Теперь о себе. Несколько лет назад я попал в отчасти щекотливое положение. Дело в том, что Лева напечатал рецензию на мою книжку “Ночное чтение”. Отзыв вполне доброжелательный, как говорится, положительный. Но лучше бы не писал. Многие теперешние критики, в т.ч. авторы газетных обзоров, понимая, что их никто подробно не прочтет, откровенно пользуются этим, т.е. пишут что попало. Это приобрело характер не просто безответственный, но анекдотический… Как же быть? Не обращать внимания или защищаться самому, отказавшись от адвоката, которого все равно нет? Я выбрал первое и при встречах с критиком делал вид, что ничего не знаю, не читал. И вдруг – через четыре года он перепечатывает свой опус в журнале “VIP”.

Но о чем же речь? О прочно сложившемся его методе. Потому и отзываюсь.

Вот, например, у меня стихотворение:

Понятна истина сия:

В густых кустах и вдоль опушки -

Разнообразье соловья

И повторяемость кукушки.

Он в душу бьет. Но и она

В душе затрагивает что-то,

Ошеломляюще сильна

Непредсказуемостью счета.

Аннинский комментирует: “Если, по словам Константина Ваншенкина, стихотворцы делятся на соловьев и кукушек”… (Вон оно что! Он решил, что это басня!), “то его самого, наверное, придется отнести ко вторым. Ничего обидного: у кукушки хоть и нет бьющего в душу разнообразия (стих Ваншенкина лишен внешней эффектности, он прост, ясен и задушевен), зато есть ошеломляющая непредсказуемость счета”.

Да ведь это пародия. На критику. Причем, слабая, бездумная, какими в недавнее время была наводнена нелитературная печать.

Или вот еще – “Пастух и пастушка”:

Провожали стадо до села,

У реки сплотив его сначала,

И оно с привычного угла,

Как в воронку, в улицу втекало.

По низинам двигался туман,

Огонек в проулках колобродил.

Перед тем как ехать по домам,

Целовались, не слезая с седел.

Картинка? Но, согласитесь, что-то в этом есть – и пейзаж, и настроение, и какая-то недосказанность.

Левина реплика: “…например, такой вопрос: как целуются на прощание конные пастух и пастушка, слезают или не слезают с седел? Тоже смешно”.

Но ведь он, пересказывая мои стихи, их сознательно искажает и оглупляет!

Впрочем, и это для него пустяки, так ему просто удобнее. Хуже другое: “стих… лишен внешней эффектности, он прост, ясен и задушевен”.

Помилуйте, так, т.е. сверхобщими словами, изъясняются хорошенькие девочки из шестого класса. Все пишущие обо мне профессионалы обязательно отмечают, как мои стихи написаны. Это же, в сущности, главное. Евтушенко до сих пор публично восхищается поразившей его в юности моей рифмой “мать-и-мачехи – математики”. Валя Берестов когда-то сказал: “- Закройте ладонью левую сторону стихов Ваншенкина, и вы увидите, какие у него рифмы…” Это не я хвалюсь, а Берестова хвалю: он обращает внимание на то, что они не выпячены. Аннинский ничего этого, разумеется, не замечает, – в изощренном, извините, стихе ему видны только “ясность и задушевность”.

Дорогая,

Помнишь ты, как в метельной ночи,

Догорая,

Дышат угли живые в печи?

Лев Александрович, обращаю Ваше внимание на первую и третью строчки этих цитируемых Вами стихов. А вообще-то речь веду не об одних рифмах.

Но для чего я все это пишу? Переубедить Леву, как вы понимаете, никак невозможно. Симпатичен ли он мне по-прежнему? Безусловно.

Толчком к моему отклику послужило то обстоятельство, что я неожиданно понял, кого же более всего напоминает мне Лева Аннинский.

Перечтем главу 12 из “Мастера и Маргариты” – “Черная магия и ее разоблачение”.

“Через минуту в зрительном зале погасли шары, вспыхнула и дала красноватый отблеск на низ занавеса рампа, и в освещенной щели занавеса предстал перед публикой полный, веселый как дитя человек с бритым лицом, в помятом фраке… Это был хорошо знакомый всей Москве конферансье Жорж Бенгальский.