В моей руке - гибель

— А знаешь, о чем я хочу с тобой поговорить, вернее, посоветоваться? спросила Катя, когда от курицы остались рожки да ножки, настал черед кофе. Мещерский неопределенно улыбнулся. Посчитал, что догадался уже давно: о Базаровых. Точнее, о Димке. О чем же еще? И давно пора. Что-то подозрительно слишком близко к сердцу Катюша стала принимать несчастья близнецов. Потеря отца и деда — горе, конечно, великое, и всякий хорошо воспитанный человек не может не выказать по этому поводу своим знакомым участия и соболезнования, но… Кравченко, например, такая заботливость, узнай он о ней, вернувшись из своей поездки, вряд ли пришлась бы по вкусу. Да и еще кое-кому из присутствующих уже давно кажется, что этой самой заботливости могло быть чуточку и поменьше. Мещерский уже было хотел деликатно попенять Кате насчет… ну этого всего… Но она отпила глоточек кофе, положила себе в чашку дольку лимона и вдруг начала ему рассказывать совсем о другом: об убийствах в Раздольске.

— Понятно, чем у тебя голова занята, — подвел он итог, когда она закончила. — Да, дикость все это. Но что же ты собралась со мной в качестве слабой замены Галкину обсуждать? Ход следствия, что ли?

Катя подлила ему горячего кофе.

— Лизке поставили фингал под глазом. И сделал это Степан. Без объяснений ясно, — заметила она вроде бы ни с того ни с сего. — Если бы меня кто ударил, я бы того наверняка убила.

Мещерский откинулся на спинку стула. Ага, все-таки речь у нас о Базаровых пойдет. Не с того конца она, правда, эту тему затянула, но…

— Странный он человек, Сережа, этот ваш Степан Базаров. Странный, если не сказать больше. Но я не о нем с тобой сейчас хочу говорить, — Катя с трудом подбирала слова, словно не зная, с чего начать. — Ну вот скажи: будь ты там, в Раздольске, на месте Никиты, с чего бы ты начал расследовать эти убийства?

Мещерский пожал плечами. К нарочитой нелепости некоторых Катиных вопросов он давно уже привык. Он знал, что это у нее такая манера.

— Из того, что ты мне сейчас поведала, Катюша, я бы вообще ничего для себя не извлек. Поднял бы сразу лапки кверху: куда мне в сыщики. Пришел бы к Колосову и к тебе за советом, как к людям сведущим и умудренным опытом.

— Отлично. Значит, ты бы пришел ко мне за советом…

И знаешь, что бы я тебе в этой ситуации посоветовала? — Катя задумчиво трогала губы мизинцем. Мещерский залюбовался: фарфоровый пальчик, розовый ноготок, эх… — Я бы сначала посоветовала тебе перечитать Тэйлора.[4] Конкретно обратиться к его мыслям о поразительной связи между древними суевериями, в которые мы, как люди цивилизованные, уже не верим, и нашими фантазиями, грезами, мечтами, которые, несмотря на все наше неверие, тем не менее коренятся именно в этих самых суевериях.

— Очень туманно. Катя. Не совсем уловил твою мысль, — Мещерский отвернулся, чтобы скрыть улыбку. — Что-то к вечеру я рассеянным бываю. Ты объясни попроще, что у Тэйлора тебя конкретно интересует?

— Случай ликантропии, — Катя встала и отошла. — Меня, Сережа, сейчас глубоко интересует все, что Тэйлор написал об идее превращения человека в животное, о всех случаях в мифологии, истории, культуре, когда в силу некоторых обстоятельств человек начинал воображать себя животным и вести себя как дикий зверь. Мои интересы сейчас вращаются вокруг Лакаона и Жеводанского чудовища.

— Эту тему ты и собралась нынче с Галкиным обсуждать? — уныло осведомился Мещерский. — Ну ты даешь.

— Вот именно. И не хмыкай. Я отлично помню, как вы с ним в клубе перед поездкой в Танзанию до хрипоты спорили об этих, как их… людях-львах, людях-леопардах, гиенах. Та же самая тема — ликантропия.

— Да это все сказки, Катя. Даже для Африки это уже курам на смех. Страшные истории для привлечения туристов. В Момбасе даже шоу такое показывают: «Люди-гиены: обряды, мифы, реальность».

— Значит, все сказки. Хорошо.

— Катя, это ты для расширения кругозора любопытствуешь или тебе для статьи в «Клюкву» материал собрать надо? — осведомился Мещерский. Оборотень в Павлово-Посаде, караул! Из этого статья не выйдет. Предупреждаю сразу. Лучше пиши про НЛО.

— Я пока что не решила, для чего мне это надо, — сухо оборвала его Катя. — Галкина нет, а ты, помнится, тоже этой проблемой интересовался. Вот я и хочу говорить с тобой.

— Молод был, Катя, зелен, глуп, Африкой бредил, — Мещерский вздохнул Ну, и о каких же сторонах и проблемах ликантропии тебе не терпится узнать?

— Мне хочется услышать твое собственное истолкование таких терминов, как «оборотень», «вервольф», или «вервольд», «ликантроп». Что эти слова сейчас для нас могут значить? Ведь значат же что-то? — Катя смотрела на Мещерского выжидательно. Знала: Сережа, подобно Галкину, тоже не чужд всей этой мистике, только стесняется в этом признаваться. А мыслит он порой очень неординарно, если только его раззадорить и разговорить.