В моей смерти прошу винить Клаву К.

У меня было странное состояние. Кроме всего прочего, я ещё повторял в уме обрывки каких-то фраз, невесть откуда бравшихся.

— «Я люблю тебя, жизнь, и надеюсь, что это взаимно», — брякнул я. — Мне уже стало легче, Таня! Так что отстаньте, ребятки…

А сам побежал, зная куда.

Таня и Лаврик тоже побежали. В городском саду мы промчались мимо аллейки, которую недавно наша «великолепная четвёрка» превратила в танцплощадку. Здесь висела табличка с надписью: «Танцевать в аллеях запрещается. За нарушение — штраф три рубля». Я не остановился. Меня интересовало другое. Осталась позади настоящая танцплощадка, пустовавшая в это время дня, теннисные корты, аттракционы. Парк начал редеть. Потом передо мной открылся пустырь. Лаврик понял, в чём дело, и оказался у обрыва, под которым текла мутная Кубань, раньше меня.

Мы молча стояли друг против друга. Подбежала запыхавшаяся Таня.

— Вот что, Серёжа, — серьёзно сказал Лаврик, — с бедой надо переспать ночь. Ты придёшь сюда завтра, и никто тебе не будет мешать.

Заметив, что один из выступов обрыва очерчивает тонкая трещина в мокрой глине, я перешагнул через неё и оказался на выступе. Ничего особенного не произошло. Лаврик, очевидно, трещины не заметил.

Ногой я сбросил с обрыва комок глины и не скоро услышал всплеск воды.

— А что изменится завтра? — спросил я у Лаврика.

Преодолевая отвращение к тому, что делаю, я обшаривала ящики стола своего старшего сына. Перелистала тетради, учебники, книги. Открыла шкаф и полезла в карманы его выходного костюма.

Когда вошёл Павлик и понял, чем я занимаюсь, мне стыдно было поднять на него глаза.

— Зачем это, Рита?

— Я боюсь за Серёжку.

— И что ты выяснила?

— В тетрадках по-прежнему только пятёрки.

— Привычка, — сказал Павлик.

— Но я чувствую — с ним что-то происходит. Ты о чём-нибудь догадываешься?

— Клава Климкова.

— Я всегда знала, что мы ещё наплачемся из-за этой девчонки!

— А что ещё ты знала?

— Многое, Павлик. Что одно время ты меня совсем разлюбил, а потом вдруг ни с того ни с сего стал такой внимательный, такой ласковый, как никогда в жизни. Я всё время боюсь, что это неспроста и скоро кончится. Хожу как царица, мне все завидуют, а в душе страх — может, самозванка?

— Ходи царицей, Рита! Коронованной! А ну покажи, как это у тебя получается.

— При тебе не могу. Это я на работе так. Со знакомыми, когда тебя нет.

— Но ты иногда мне уже царственно говоришь «отстань».

— Это я… пробую…

— Валяй дальше, Рита. Пробуй. Вот я твой знакомый… «Здравствуйте, Маргарита Петровна, вы сегодня очень хорошо выглядите».

В конце концов Павлик должен знать, какое впечатление я произвожу на других. Ладно, думаю, посмотри. И прошлась своей институтской походкой, которую совсем позабыла, с тех пор как Серёжка родился. А недавно почему-то вспомнила.

Павлик остолбенел.

— Рита, — кричит, — ты так на втором курсе ходила!

А я через плечо:

— Не выношу дежурных комплиментов.

— Вы во что играете? — вдруг раздался голос Шурика.

Он, оказывается, уже давно в дверях стоял. Ну, да ему не привыкать! Он за свою жизнь в нашем доме видел разные игры.

Шурик заметил кавардак в комнате и, не дожидаясь ответа, опять спросил:

— Серёжке шмон устроили? Да разве так ищут! — Взял со стола какой-то толщенный фломастер и вытащил из него туго скрученный листок бумаги. Развернул и показывает. А листок весь испещрён разноцветными надписями — синими, красными, зелёными и чёрными. Одна на другую не похожа. Та мельче, та крупнее. Там буквы с одним наклоном, тут с другим. А фраза повторяется одна и та же: «В моей смерти прошу винить Клаву К.».

— Тренировался, значит, — говорит Павлик. — Очень на него похоже.

— Какой ужас! — не выдержала я. — А ты спокоен. Сегодня же поговори с ним но-мужски. Если ещё не поздно.

— Ни в коем случае. Разве что он сам начнёт. Надо вырвать его из привычной обстановки. Сразу после экзаменов берём отпуск, Шурика в охапку — и все вместе к морю. Оно прекрасно зализывает раны.

— Но эти страшные слова, Павлик?

Я чуть не плакала, а он не очень волновался. Сказал, будто отрезал:

— По-настоящему страшные пишут один раз или совсем не пишут.

…— Таня, — сказал Лаврик, — я ухожу. С тобой Серёжка глупостей не наделает. Твоя задача — вселить в него уверенность в себе, и у тебя это получится лучше.

Мы втроём сидели в кафе «Лира» в городском саду.

— А есть у вас что-нибудь покрепче? — спросил Сергей проходившую мимо официантку. На нашем столике стояли бокалы с молочным коктейлем.

— У нас кафе, а не забегаловка, — ответила официантка, — только коньяк.

— Дайте… сто грамм!

Официантка внимательно посмотрела на нас. Лаврик и Сергей — рослые ребята. Оба в куртках, в которых чистили крышу. На школьников не похожи, скорее молодое пополнение рабочего класса, обмывающее первую получку. Я тоже на вид не девочка. Тем более в джинсах. Официантка кивнула и ушла.

— А ты пил когда-нибудь коньяк? — спросил Сергея Лаврик.

— Лизнул один раз, — признался Сергей.

— Ладно, возьми боржом и какой-нибудь бутерброд, чтобы в нём было масло. — И он положил на столик пятёрку.

— Обойдёмся, доктор, — сказал Серёжа.

— У меня тоже есть, — я заглянула в сумку.