В моём мире сложно (Сборник)

Никита Колбик В моём мире сложно (Сборник)

Вверх-вниз

Мастер

Прости,

Что я ждала тебя, а не искала.

Пойми,

Нам ожиданий этих станет мало.

Найди -

В безликой неге я скитаюсь чуждо.

Возьми -

Мне моё сердце без тебя не нужно.

Однажды случилось это злополучное утро. Тогда вы с первыми лучами солнца отправились на пляж. Ты любил её, ты боготворил её. Может быть, даже и жил - тоже для неё. Не знаю. Ты носил её на руках, дрожащих от страсти, ты запутывался в её растрёпанных ветром волосах. Ты с боем доставал для неё солнечный луч и звезды с неба, волновал море, просил птиц быть чуть тише. Прижимался к фарфоровым рукам.  Любил её, как, наверное, полюбил бы всякий заблудившийся в жизни странник. А потом, ближе к обеду, вы сели в отрезвляюще-прохладную электричку, погрузились в бьющиеся о стены сквозняки, и тут же заснули, счастливые и уставшие. После этого ты больше никогда не видел Ровену, случилось страшное - её заколдовали контролёры. Когда ты проснулся, на месте Ровены возле тебя и изумрудной корзинки для пикника сидела кошка. И ты принёс эту кошку домой.

Я сказала тебе: эта драная сука не станет жить с нами. Ты сказал: станет.

Мне пришлось смириться. Я кормила твою кошку, с любовью (неискренней, конечно) полировала твою блажь - пляжный бриллиант из сверкающей шерсти. Я соглашалась с тем, будто она - все твои редкие часы свободы, твои драгоценные минуты счастья, которые должна запускать я, пока ты никак не можешь примириться с их тонкокостным, звенящим механическим нутром. Я заказывала для неё лучшие консервы. Я разрешала ей быть центром вселенной в рамках нашего дома, нашей кровати; давала право обвиваться вокруг твоей шеи, будто тысячи брызжущих смертоносным ядом змей. Ты оглаживал её спину, голову, бёдра, заглядывал в глаза, и я не была против, я не была против. Ты робко целовал её в переносицу, а меня - не целовал никогда. Может быть, от неё исходил аромат моря. Я, знаете ли, не имею привычки обнюхивать чужих кошек.

Возможно, я всё же была против.

Когда я поддавалась мимолётному порыву и чисто машинально запускала пальцы в её мягкую, чуть свалявшуюся серебристую шерсть, она с поразительной, совершенно немыслимой для столь маленького существа яростью вгрызалась всеми своими когтями и зубами в мою руку. Теперь почти все мои отболевшие сквозные линии жизни, мысли и чувства, почти все отметины, оставленные острыми предметами - кровавые отпечатки твоей подруги, воспалённые последствия твоей пляжной интриги. Стоит ли удивляться бесчисленности способов невозможности указать тебе на твою оплошность? Стоит ли удивляться, что ты не слышал моих пустотных криков, а главное - совершенно не хотел слышать их? Во мне - шерстяной ком. Это энтропия. А может, обычная аллергия.

Не надо было вам туда ехать.

Мы жили вместе с кошкой очень долго. Даже слишком долго. Кошки вообще долго живут. А люди, которые ведут себя, как и ты, живут не так долго. Когда тебя подкосила страшная болезнь, кошка лежала вдоль всей твоей спины. Кошки многое понимают. Когда страшной болезни и всего остального у тебя уже не было, - когда тебя самого уже не было, - кошка сидела на подоконнике, смотрела в одну точку (очевидно, невозврата) и страшно кричала. Мне тоже хотелось - до боли. Но я не могла. Кошки многое не понимают.

Я повезла твою кошку на море, чтобы утопить её и покончить с этим. Ровно через сорок дней, всё как полагается. Я посадила её в изумрудную корзинку для пикника, которая осталась ещё от той вашей поездки. Кошка не сопротивлялась, не кричала, была поразительно покорной. Будто и сама ждала конца. Мы сели в электричку, я заснула. Когда проснулась, повсюду сновали, нашёптывая проклятия и заклинания, эти контролёры: мрачные, быстрые, будто огромные кладбищенские вороны, требовательно ищущие падаль. Я хотела сказать, что всё, мол, в порядке, у меня есть билет, но не могла сказать больше ничего. Ровена плакала, трясла меня и истерично вопрошала, где ты. Я молчала.

Она притащила меня в свой дом, и её мать сказала ей: эта драная сука не будет жить с нами, а Ровена ответила: мама, это не кошка, это кот.

Её мать кормит меня - лучшими, конечно, консервами, - и часами вычёсывает мне свалявшуюся шерсть, которую по ночам заплетают в комочки бледные искрящиеся шары, влетающие в форточку откуда-то слева, со стороны Луны. со стороны сердца. По ночам я лежу у Ровены на голове, прижимаюсь к ней боком, будто стараюсь отплатить ей за все годы аналогичной заботы о тебе, и, когда её начнёт сжирать ещё неизведанная, неуловимая и мгновеннейшая из хворей, я буду первой, кто станет в нежном исступлении топтаться своими крохотными мягкими лапками по её тонкому фарфоровому животу. Стану лежать на рубцах, растекаться вдоль шрамов. Она будет плакать и спрашивать у меня, почему ты выбрал стать ей котом, вместо того, чтобы просто стать ей всем.