– Разве не странно, – произнес он, придвигаясь ко мне, – что труп Орландо Уайтбреда обнаружили в том же самом месте, где был выброшен смертоносный сосуд, использованный его отцом для убийства?
– Теперь, когда вы это сказали, начинаю думать, что да, – заметила я.
– Послушайте, мисс де Люс, – настойчиво продолжил викарий, – я знаю, кто вы. Не стоит притворяться. Ваша репутация опережает вас. Я знаю, где вы были и что сделали. Констебль Оттер просветил меня…
Я скромно подняла руку, останавливая его.
– Что вы хотели показать мне, мистер Клемм? – вопросила я.
Одно из величайших умений детектива – это притворяться непонятливым.
Другое – уметь провоцировать собеседника в нужный момент.
– Или вы просто хотели оказаться здесь со мной один на один?
Смелый шаг, и, полагаю, я застала его врасплох.
Он сделал еще шаг ко мне.
Я отступила к парапету.
– Эй, там, на башне! – раздался крик откуда-то снизу. – Мисс Флавия!
Я с опаской бросила взгляд вниз.
На гравиевой дорожке был припаркован «роллс-ройс» Харриет, и рядом с открытой дверью стоял Доггер, сложив руки рупором у рта.
Глава 21
Никто никогда не знает, о чем думает Доггер. Кроме меня.
Пережив ужасные испытания во время войны, он никогда не демонстрирует свои чувства. Он абсолютно невозмутим, но…
Я научилась угадывать его мысли по движениям ресниц, по губам, по раздувающимся ноздрям и напряженной коже на висках (верный индикатор, который не могут подделать даже величайшие из актеров).
Тем не менее мы всегда соблюдаем все ритуалы учтивости по отношению друг к другу.
– Надеюсь, вы простите мне, что я повысил голос, мисс Флавия, – сказал он, встретив меня у двери. – Для церкви, построенной в XIV веке, у Святой Милдред удивительно высокая колокольня. Сто тридцать пять футов, если не ошибаюсь.
– Сто тридцать шесть, – уточнила я, вспомнив, что видела эту цифру на табличке у входа. – Но, быть может, за годы она осела на фут.
– Быть может, – согласился Доггер.
Мистер Клемм остался на крыше во власти своих мыслей. Секунду я постояла в надежде услышать его шаги на винтовой лестнице, но в старой церкви царила тишина.
– Доггер, – поинтересовалась я, когда мы медленно шли к «роллс-ройсу», – тебе когда-нибудь приходило в голову, что каноник Уайтбред может быть невиновным?
– Приходило, мисс Флавия, – подтвердил он. – На самом деле именно поэтому я предложил заехать в Воулсторп во время нашего маленького путешествия.
– О нет! – воскликнула я, уверенная, что так оно и было. Доггер выдвинул и блестяще обосновал несколько причин, почему нам надо заехать в эту часть реки, а не в Оксфорд или Кембридж, и в конце концов сдалась даже тетушка Фелисити. – Ты меня восхищаешь!
– Да, – Доггер улыбнулся.
– Но, – я вспомнила картину убийства, восстановленную мной на месте преступления, – если их не убивал каноник Уайтбред, кто это сделал?
– Кто-то, – ответил Доггер, – кому есть что скрывать. Кто-то, кто боится быть обнаруженным.
– Бедняга, – сказала я, подумав о канонике.
– Если это действительно так, – продолжил Доггер, – мы имеем дело с чрезвычайно серьезным нарушением правосудия. Чрезвычайно серьезным. Узаконенным убийством.
– Но почему ты пришел к такому выводу? – спросила я.
– Его слишком быстро арестовали, судили и казнили, – объяснил Доггер, открывая для меня переднюю дверь автомобиля. – Конечно, есть так называемое правило трех воскресений, пусть и неофициальное, которое предполагает, что между днем, когда судья надевает черную шапочку, и виселицей должно пройти три субботы, но тем не менее…
– Так много смертей, – заметила я.
– Да, – согласился Доггер. – Слишком много смертей.
Не говоря больше ни слова, он включил первую передачу, и мы тихо выкатились с церковного двора.
– Как ты провел день? – поинтересовалась я.
– Весьма увлекательно. День в цирке может быть весьма познавательным.
– И причина тому – не слон, – шутливо сказала я.
– Не слон, – Доггер улыбнулся. – Но, может быть, он имеет к этому отношение.
– То есть? – уточнила я.
Не отвечая, Доггер развернул «роллс-ройс» в сторону узкой грязной дороги, ведущей вдоль берега. Я поняла, что надо помолчать.
– Во всех жизненных ситуациях, – наконец продолжил он, – встречаются люди, которых мы можем назвать невидимками. Никто не замечает священника на похоронах или полицейского на месте преступления. Никто не удивляется, увидев хирурга в операционной.
Хотя я была совершенно согласна с Доггером, я не понимала, куда он клонит.
– Думаю, мы обычно ищем человека, который не вписывается в картину. «Cherchez le stranger»[30], как сказала бы Даффи.
– Совершенно точно, – кивнул Доггер. – И зачастую абсолютно неправильно. Хотя мы не можем узнать, кто присутствовал в момент гибели мужчины в красной балетной туфле, нам дозволено делать умозаключения.
Обожаю, когда Доггер так говорит. В такие моменты я чувствую, что мы сообщники.
Равные.
Я чувствую себя взрослой. Чувствую, что меня ценят и я нужна.
На секунду мое сердце сжалось от боли. Как я могла утаивать от этого доброго и великодушного человека то, что я утащила из кармана трупа во время обыска на берегу реки?