В могиле не опасен суд молвы

Я сразу поняла, что солнцу тут не рады. Окна закрыты черной бумагой и занавешены тяжелыми темными портьерами.

Три кресла были точно выровнены по краю турецкого ковра. Рядом стоял маленький столик, на нем ваза со старомодными гвоздиками и большие медные часы. В тишине их постукивание казалось особенно громким.

Сильный аромат цветов перебивал даже влажный воздух гостиной. Я сразу подумала о спальне больного или даже о магазине гробовщика.

– Прошу, садитесь, – предложил Коутсворт, копошась у тележки с чайными принадлежностями в углу ковра. Все это напоминало декорации. – Мисс Мандрил будет моментально.

Я вопросительно выгнула брови в адрес Доггера, однажды сказавшего мне, что это слово скорее означает «быстро», чем «скоро», и что его лучше избегать, если не хочешь, чтобы тебя приняли за американку. Но Доггер сохранял полнейшую невозмутимость, и мне пришлось наслаждаться в одиночестве.

– Благодарю вас, Коутсворт, – сказала Клэр, усаживаясь.

В комнате воцарилась выжидательная атмосфера. Даже обои, казалось, ловили каждое наше слово. Мы молча сидели, сложив руки, и ждали.

И ждали.

Клэр чуть улыбнулась мне, перед тем как вернуться к изучению ковра.

Такое ощущение, будто освещение в комнате начало меняться. Похоже, тени от вазы и часов слегка изменили положение на шелковой скатерти.

«Сколько туфель повидал этот старый потрепанный ковер на своем веку? – задумалась я. – Чьи знаменитые ноги топтали его некогда красный ворс? Бывали ли здесь убийцы?»

В углу послышался шорох, похожий на придушенный писк мыши, пойманной с сыром, а следом раздался гулкий стон.

В гостиную вкатилось плетеное разукрашенное кресло Поппи Мандрил. Словно древний деревянный корабль на всех парусах, оно проплыло по турецкому ковру и встало на якорь между столиком и тележкой.

Наверняка свет в этой точке стал ярче, чем был, когда мы вошли, а наша часть комнаты как будто погрузилась в темноту.

Все внимание сосредоточилось на этой женщине. Я бы не поверила, если бы не видела это своими собственными глазами.

Это была вовсе не пожилая больная женщина, обратившаяся ко мне на церковном кладбище! И не гарпия, шипевшая мне в ухо на скамье в Святой Милдред.

Это была эдвардианская красавица в полном сиянии женственности и красоты. Персиковая кожа, сияющие, словно бриллианты, глаза.

«Белладонна», – подумала я, но сразу изгнала эту мысль из головы. Грешно анализировать сей талант, это за гранью приличий. «Мы попали во власть ее чар», – признала я.

Поппи Мандрил медленно рассматривала нас по очереди: сначала Клэр, потом Доггера, а потом меня, и ее горящие глаза впитывали – нет, не впитывали, а пожирали – каждую нашу реакцию.

Она холодно оценивала произведенный ею эффект по нашим расширенным глазам, в которых видела себя как в зеркале.

Невероятное превращение. Из хрупкой большой старухи в богиню.

У меня даже перехватило дыхание.

– Добро пожаловать, – произнесла Поппи Мандрил медовым голосом и гостеприимно простерла руки. – Рада приветствовать вас в доме Альгамбра.

Мне захотелось зааплодировать. Я в ее власти, в плену ее магии.

Но мне наплевать. Как будто сама природа времени изменилась, и мы застыли, как мухи в янтаре, как персонажи маленькой очаровательной картины.

Поппи была одета в классическое белое платье на греческий, насколько я поняла, манер, украшенное крупным ожерельем в стиле ар деко из сверкающих разноцветных бакелитовых[32] ромбов. Ожерелье, за которое герцогиня Виндзорская с радостью продалась бы в рабство, и не раз.

Несколько долгих мгновений мы сидели завороженные, пока Доггер не нарушил чары.

– Мы премного благодарны за разрешение навестить вас, мисс Мандрил, – сказал он. – Так любезно с вашей стороны поделиться воспоминаниями.

Ее очи заблестели, как звезды. Организм этой женщины питался признанием, как автомобиль бензином.

Она тихо хихикнула.

– О, не будьте так настойчивы, мистер Доггер, я всего лишь хрупкая женщина трепетного возраста.

Полагаю, это была шутка, и Доггер послушно улыбнулся.

– «Ипатия Александрийская», – сказал он. – Акт первый, сцена первая.

– Вы меня изумляете, мистер Доггер, – заметила Поппи.

У меня чуть не отвисла челюсть, но я совладала с собой. Доггер поразил и меня. Как только я начинаю думать, что знаю о нем все, как он поворачивается ко мне совершенно новой, неожиданной стороной.

– Когда я был студентом, мне посчастливилось жить в театральном общежитии, – сказал Доггер. – Бесплатные билеты были там обычной валютой.

Поппи Мандрил засмеялась грудным смехом.

– И за что расплачивались этой валютой, мистер Доггер?

– За услуги, – ответил он. – За дружбу. Вы помните Фредерика Линден-Смита?

Лицо Поппи засияло.

– Разумеется! Он был Адажио в «Возвращении блудного ангела». Великолепные отзывы. Великолепные. И Карлайлом Квинном в «Когда спящий пробуждается». Вы были знакомы с ним, мистер Доггер?

– Да, – сказал он. – Он умер в плену в Бирме.

Доггер не упомянул, что находился в том же лагере военнопленных.

«Он очень рисковал, направляя разговор в это русло», – подумала я, ведь даже легкий намек, безобидная фраза могут отправить его в путешествие по кошмарам воспоминаний.