В моих глазах – твоя погибель!

Уйду, не оглянусь,
Туда, где высота и только небо.
Забуду о земле,
Забуду обо всём, где был и не был.
Забуду обо всех – и о тебе забуду.
Но горький взгляд мой
Будет с высоты
Тебя преследовать повсюду!

Женя, выслушав это, по обыкновению, стоя на березе, крикнула:

– Слишком много бу-бу-бу, ду-ду-ду, Мишка! Ты же сам жаловался, что тебя в Союзе ругали за избыточные повторы! Надо развивать словарный запас, а не жалкие страсти-мордасти нагнетать, что вообще как-то не вяжется с обликом советского поэта!

Мишка побелел весь, услышав ее приговор, и немо побрел восвояси. Рассказывали, он жутко напился в тот вечер в ресторане «Уссури», а потом пропал. Где же он теперь? Куда подевался?

– …Ты чего тут застрял?! – раздался насмешливый голос Жени рядом, и Саша вздрогнул, оглянулся.

Вот это да! Оказывается, катер уже пересек Амур и ткнулся в берег, сходни спущены, веселая толпа вываливается на песок, держа курс за песчаный увал, где в центре острова узкая протока образовала естественный бассейн теплейшей воды, а Саша все еще стоит на верхней палубе, незряче уставившись на сизую белопенную кипучую амурскую волну.

– Пошли скорей, ужасно хочется искупаться! Бери наши вещи!

Женя заспешила к сходням, но, уже спрыгнув на песок и сбрасывая сандалетки, обернулась к Саше и сказала:

– Между прочим, ты знаешь, где Мишка Герасимов? Уехал в Москву! На Всемирный фестиваль молодежи и студентов! Ну, который начинается двадцать востьмого июля.

– Да как же его могли в состав делегации включить? Он же сидел! – изумился Саша этому известию, почему-то совершенно не удивившись, что Женя заговорила о Мишке через минуту после того, как Саша о нем подумал.

– А он не в составе делегации поехал, с чего ты взял? – засмеялась Женя. – Занял денег, купил билеты на поезд – да и покатил. У него какие-то друзья-поэты завелись в Литературном институте, так что найдет, где жить.

– Вот, в самом деле, ушел, не оглянулся, все как обещал тебе в стихах! – не удержался от того, чтобы не съехидничать, Саша. – Глядишь, вообще не вернется! Найдет себе какую-нибудь москвичку – и ку-ку!

– Никакого ку-ку не будет, – с безнадежной интонацией пробормотала Женя. – Он вернется! Он вернется, и мы из-за него еще наплачемся, можешь мне поверить.

– А почему мы наплачемся? – удивился Саша.

– Не знаю, – вздохнула она. – Но наплачемся, вот помяни мое слово! Не поверишь, я иногда жалею, что за него заступилась, когда он к нам за керосином полез. Если бы его тогда упекли надолго, он бы, может быть, в Хабаровск больше не вернулся, не вылез бы в поэты, не поехал бы теперь в Москву…

– Глаголешь, дева, ты какую-то околесицу, – проворчал Саша. – Москва тут вообще при чем? Что, Мишка из Москвы привезет пугач и начнет пулять в наши окна?

– Может, даже не пугач, а атомную бомбу, – буркнула Женя. – А околесицу не глаголят, а несут, понял? Это такое устойчивое выражение.

– Не стану спорить со светилами отечественной журналистики, тем более имеющими почти законченное высшее филологическое образование, пусть и на вечернем отделении! – заслонился ладонями Саша. – Слушай, а куда ты меня влечешь, как муравей дохлую гусеницу? Давай бросим кости вот под этим кустом. Надеюсь, здесь нам не так хорошо будет слышно оркестр. Ты видела? Эти ребята уже успели наклюкаться. Значит, и музыка их будет наклюканная!

– Как образно ты стал выражаться! – восхитилась Женя, послушно швыряя на песок два связанных бечевкой байковых одеяла и расстилая их. – Может, бросишь свою медицину и перейдешь к нам в газету?

– Нет уж, спасибо, с тобой я все равно не смогу тягаться, а быть вторым в Риме неохота. Вот поступлю в мединститут, закончу, поеду после распределения в какую-нибудь тьмутаракань и буду там первым в деревне!

– Юлий Цезарь, ага, – рассеянно кивнула Женя и начала распаковывать вещмешок. – Лучше быть первым в деревне, чем вторым в Риме. А в институт ты сначала поступи! Думаешь, твой фельдшерский диплом отменит вступительные экзамены? Напрасно надеешься! Слушай, Сашка, смотри, тётя Тома нам целый термос с какао налила. Ну вот зачем нам в такую жарищу горячее какао?!

– Да ладно тебе ворчать! – Саша снял ковбойку, повесил на ветку тальникового[29] куста, под которым Женя раскладывала вещи, и принялся расстилать покрывала. – Ты сразу в тени ляжешь или сначала на солнышко?

– Я лучше сначала купаться пойду.

Женя сняла ситцевое платье-халат, которое дошила только сегодня ночью (во всяком случае, так думал Саша, потому что раньше он этого платья у нее не видел, а всю ночь до него из кухни доносился слабый стрекот швейной машинки), и осталась в зеленом купальнике. Повязала волосы голубой косыночкой, которую достала из кармана платьица, и побежала к воде.