В море – дома! Славный мичман Егоркин

Глава 8. О каких подвигах лучше бы и помолчать…

Для чего же надобно ему

Штормы насылать на нас и тьму?
Чтобы мы узнали хорошенько – что, почём, зачем и почему!

Булат Шалвович Окуджава

Подвиги, главным образом, совершаются тогда, когда накрылась организация, не сработал существующий порядок, что-то не учли, чего-то не сделали и… больше уже ничего не остается, чтобы спасти положение.

Ф. Илин «Записки старого Филина или мерфинизмы по-флотски»

Готовились в боевой части к морю хорошо, на совесть, но волны уже который час вовсю лупили в лоб по пусковой, по РБУ, тяжело прокатывались по торпедным аппаратам. Поэтому Крутовский решил подстраховаться, и осторожно проверить, как его матчасть и люди выдерживают этот шторм. Мало ли…

Вдруг что-то грохнуло наверху, рев ветра и волн стал слышнее. На палубе послышался звук быстрых шагов.

– Вот ведь черт! Кто-то все же вылез на палубу! – крикнул Андрей и метнулся по трапу, отгоняя от себя мрачные предчувствия.

– Палыч! За мной! – и два прыжка преодолел ступени крутого трапа.

– Сейчас поймаю – убью! – многообещающе зарычал Егоркин устремляясь за своим командиром, а про себя молился: «Только бы не смыло обормота, только бы успеть!». Он еще не знал, кто это будет, но очень хорошо представлял, что творится на палубе. Он за себя не переживал – попадая в передряги, он, конечно, боялся – но уже потом, многократно переживая случившееся. В опасности – как в бою, как в драке – лучше довериться инстинктам. Тело само сделает то, что должно! Будешь долго думать – все только хуже обойдется. Проверено опытом!

Тут корабль накренился на левый борт, Егоркин врезался боком в какой-то прибор, тупая боль прошла молнией через все тело. Он вцепился в поручни трапа и когда, перестав взбираться на очередную волну, «Бесшабашный» тяжело ухнул носом в мокрую холодную вязкую бездну, мичман вымахнул в тамбур. Ветер злорадно выл в снастях над головой. Дверь на палубу была приоткрыта. В ее проеме Палыч увидел, как у торпедного аппарата, погрузившись в волну, барахтается матрос, а Крутовский одной рукой держит его за воротник робы, другой сжимает «гусак» пожарного гидранта из последних сил.

Раздумывать было некогда! В тамбуре были сложены страховочные пояса, бросательные концы шкафутовой швартовой команды. За спиной Егоркин скорее почувствовал, чем увидел двух моряков. Распутать бросательный – дело двух секунд, два движения – петля готова и надета на грудь, второй конец брошен матросам – Вяжите быстрей и держите крепче! – бросил он им. Корабль взбирался на гребень волны, вода скатилась к корме, обнажив палубу. Следующая волна станет последней для Крутовского и матроса, которые только начали приподниматься с торпедной палубы.

– И-э-э-х! – подбадривая себя, лихо закричал Егоркин, рванувшись к ним. Подхватив Крутовского, который тоже захватил его за бросательный конец, он рванул на себя и невероятным усилием оторвал от палубы ошалевшего, насквозь, до самой покрытой пупырышками, кожи, до самой собственной шкуры мокрого матроса.

«Бесшабашный» стал сваливаться в жадно разинутую пасть взбесившегося моря, в очередной раз разверзнувшейся у него под форштевнем. А вот теперь это было на руку! Только бы в дверь сразу попасть! – зуммерила лишь одна мысль в голове у Палыча. Они огромным комом успели влететь в дверь, тут же подхваченные крепкими руками матросов и каким-то чудом оказавшегося тут Петрюка. За ними захлопнули дверь и завернули запор кремальеры. И тут грохнула волна и зашипела от злости, змеясь по палубе! Крутовскому натурально послышался удаляющийся в море злорадный, жуткий хохот…

Можно было перевести дух… тут Крутовский, наконец, разглядел того, кого до сих пор сжимал мертвой хваткой. Это был тот самый рыжий, конопатый матрос, заступавшийся за «годков» на камбузе.

– Фоксин! Ты?! Твою бригаду так и распротак! Какого черта потерял на верхней палубе?! – взревел Крутовский.

– Да я тебя сейчас в гальюн, всего как тряпку, выжму, мокрая ты курица! – вторил ему Егоркин, еще не остывший от приключения.

Никто и не думал слушать его какие-то глупые и слабые оправдания. Передав перепуганного рыжего старшине Степану Яшкину и наскоро проинструктировав того, Егоркин переключился на Крутовского. Рукав его кителя был разорван обо что-то острое, по руке текла алая кровь, и обильно капала на палубу. Сам он вымок до единой нитки, но в горячке нервного напряжения еще ничего не чувствовал. Его уже перетянули выше локтя тонким прочным ремнем.

– Ф-ф-у, однако – облегченно вздохнул Палыч. – Пусть этот рыжий щенок запомнит этот день, как свой второй день рождения! Да и вы – тоже! – обратился мичман к Андрею.