В море, на суше и выше...

Начфиз с замиранием сердца следил, как БМД входит в поворот. Проклятый механик все-таки слихачил и развернул БМД-шку практически на месте. В строгом соответствии с законами физики лыжников вынесло вперед, и они исчезли в облаках снежной пыли. Проклиная дурака-изобретателя, начфиз побежал на финиш. Второй заплыв решили не проводить.

Вечером съемочная группа уехала, а через месяц на имя начфиза пришел автореферат диссертации с дарственной надписью. Пролистав брошюру, он плюнул, аккуратно содрал с научного труда обложку и собственноручно повесил его в гальюне разведроты.

95. Пан Володыевский из Буратиновки

Капитан Яков Яковлевич Любомирский прибыл в нашу часть из захолустного гарнизона «Бутурлиновка», который в народе иначе как «Буратиновкой» и не называли.

Маленький, подтянутый капитан с черными усиками очень напоминал пана Володыевского из известного польского фильма, да и поляки в родне у него, кажется, были.

Яков Яковлевич был женат и многодетен, однако приехал к новому месту службы один. Обещанная ему квартира оказалась занятой и, ожидая, пока старый хозяин уедет в Германию, Любомирский завис в чудильнике — общежитии для холостяков.

Отсутствие жены сказалось на Любомирском довольно быстро. Через неделю холостой жизни любой разговор в его присутствии мистическим образом сворачивал на обсуждение полового акта, причем эротические фантазии капитана простирались значительно шире границ, положенных советскому человеку, коммунисту и офицеру. Целомудренные выпускники военных училищ, присутствующие при разговоре, неудержимо краснели, более искушенные двухгодичники-пиджаки хихикали.

Вскоре по техническим причинам Якову Яковлевичу пришлось отказаться от просмотра передачи «Аэробика». К исходу второй недели, глядя на абсолютно бесполую дикторшу программы «Время», он задумчиво, как бы про себя, спросил: «Интересно, а в рот она берет?».

Стало ясно, что капитана Любомирского надо спасать. Предложение посетить одну из гарнизонных маркитанток он отверг: «Нельзя мне, мужики, жена все равно дознается, гарнизон ведь, он как деревня: я еще подумать не успею, кого бы мне это... а уже слух пошел! Из-за этого из Буратиновки и уехали...»

В чудильнике был буфет. Заправляла им Надюша — женщина неопределенного возраста и страховидной внешности, к тому же хромая. Днем она торговала страшненькими бутербродами, рыбными консервами и вареными яйцами, а ночью снабжала жаждущих водкой из-под полы. Жила она в комнате рядом с буфетом.

И вот, эта самая Надюша начала делать недвусмысленные авансы Якову Яковлевичу. Мы обрадовались: «Давай, Яков, действуй, и женщине хорошо, и тебе облегчение, да и нас она, может, такой отравой больше кормить не будет...»

— Да вы что! — замахал руками Яков, — она же страшная, как... как... как вся моя воинская служба!

Заканчивалась третья неделя холостой жизни Якова Яковлевича. По случаю пятницы в чудильнике накрыли поляну. Выпили по первой, потом по второй. Разговор вяло крутился вокруг служебных проблем, потом сказалось присутствие Любомирского и заговорили о сексе. Кто-то достал набор порнографических карт. Яков Яковлевич стасовал колоду, изменился в лице и вышел.

Вскоре обнаружилось, что закончилась закуска. Внимательный анализ ситуации показал, что ее еще и нечем запить. Скинулись по десятке, и я привычной тропой отправился к Надюше.

На первом этаже в коридоре лампы не горели и я, спустившись с лестницы, увидел у дверей буфета расплывчатую тень. Тень царапалась в дверь и что-то бормотала. Я прислушался.

— Надюша, открой, это я, Яша, я к тебе...

— Что ты, Яша, уже поздно, я спать легла, неудобно...

— Надюша, я тебя хочу, то есть, это... люблю, открой, а?

— Да ты что, соседей перебудишь, уходи, — кокетничала Надюша.

Изнывающий от страсти Яков топтался у двери, и вдруг его озарило. Он опять постучал в дверь, нагнулся к замочной скважине и прогундосил:

— Пусти, а то закричу!!!

96. Пять или шесть?