В море погасли огни

На опустевшем обломке катера остается один Творогов. Прощаясь с кораблем, он последний раз прошел в штурманскую рубку и, стоя по пояс в воде, начал вспоминать: что еще нужно сделать?

«Снять и разорвать карту. Вот так! Здесь папка с секретными документами. Сжечь?.. Спички подмокли. Надо утопить. Где же взять балласт?..» Он привязал покрепче к папке мраморную подставку чернильного Прибора и бросил за борт.

Ходить по палубе уже было трудно, лейтенант пополз, цепко держась за снасти, выступы, леерные стойки, еще раз проверил все помещения. И только после этого, сложив руки рупором, прокричал:

— Оставляю катер последним!

— Прыгай-ай! — донеслось в ответ.

Творогов снял высокие морские сапоги и соскользнул за борт.

Скачала ему плылось легко. Но дрейфующий катер не приближался, а, подгоняемый ветром, уходил в сторону. Творогов потерял дыхание. Налетевшая волна перекатилась через голову. Лейтенант глотнул соленой воды и чуть не захлебнулся.

— На катере!.. Вас относит, подходите ближе-е! — стал взывать Творогов.

На морском охотнике, видимо, услышали его, катер стал приближаться.

До него уже осталось не более трех метров. Рядом шлепнулся спасательный круг, привязанный к бросательному концу. Но сил больше не было. Творогов отдал их в борьбе с волнами. Руки и ноги не слушались его. В отчаянии лейтенант сделал последнее усилие. Вот он уже у самого спасательного круга, надо лишь ухватиться. Творогов вытянул руку и… ушел под воду.

«Конец», — решил Творогов, но, вспомнив мать, ее скорбные глаза, жену Нину, у которой скоро должен появиться ребенок, он приказал себе: «Борись, нельзя умирать!» Затем принялся работать плечами, головой, всем корпусом… Он стремительно вылетел на поверхность моря у спасательного круга, просунул в него руку и связал пальцы в крепкий замок.

Его так и вытащили на катер вместе с кругом. И с трудом разжали руки.

Он лежал на палубе, не в силах встать на ноги. Неожиданно с моря раздался выстрел, за ним другой, третий… Творогов поднял голову.

— Это Власов из пистолета, — определил он. — Спасите!

Лейтенант с трудом поднялся на колени, и в этот момент увидел, как катер перевернулся вверх килем и медленно ушел в пучину.

Творогов заплакал. Плакать, когда гибнет родной корабль, моряку не стыдно. Терять корабль почти так же тяжело, как терять любимую жену или детей.

Не вытирая слез, лейтенант доплелся до люка и спустился в кубрик. Там краснофлотцы помогли ему стянуть мокрые брюки, фуфайку и белье. Воентехник Фадеев накинул на его плечи шинель и дал выпить спирту. Спирт теплом растекся внутри, но твердый ком, образовавшийся в горле, долго не размягчался.

13 октября. В свою комнату мне приходится подниматься по крутой деревянной лестнице, похожей на корабельный трап. Комната неуютна, поэтому в ней я бываю редко. Спать прихожу только во втором часу ночи.

Единственное окно в комнате наглухо завешено байковым одеялом. Перед сном я приподнимаю его нижний край и закрепляю булавкой. Пусть утром, когда не работает движок, будет хоть немного светлей. Зажигать коптилку не хочется, от нее неприятный запах копоти.

Просыпаюсь обычно в шестом часу от сотрясающего стены грохота артиллерии или от голоса диктора, читающего сводку Совинформбюро. Сводку я слушаю внимательно. Она определяет настроение на весь день.

Сегодня весьма неприятные вести: наши войска покинули Орел и Брянск.

В передовой «Правды» говорится о смертельной опасности, нависшей над Москвой.

14 октября. Задул норд-ост. Вихри кружат сухой мелкий снег. Холодно. Ветер разгуливает по коридорам нашего домишки, свистит в щелях окон, гремит жестью на крыше.

Я затопил круглую печь. Огонь гудит, сотрясая дверцу. Сухие еловые поленья потрескивают. Приятно в такой день сидеть у огня, имея над головой крышу. А каково тем, кто в открытом окопе? Впрочем, вьюга донимает не только наших бойцов, достается и фрицам.

Сегодня нет ни стрельбы, ни воздушных тревог. Я бы мог спокойно редактировать заметки, собранные на кораблях, но гложет тревога. Наши войска отходят к Москве, они покинули Вязьму. Чего доброго, гитлеровцы скоро подберутся и к стенам столицы. Не потому ли они притихли у Невы, что концентрируют силы на главном направлении?

Получил письмо от жены, написанное ровно месяц назад из Гаврилова Яма. Эвакуированные женщины взволнованы первыми бомбежками Ленинграда. Жена ежедневно ждет телеграмм. А их не берут, телеграф перегружен военными депешами.

Уезжая из Ленинграда, женщины были уверены, что скоро вернутся домой, и не захватили зимней одежды. Как они перезимуют без нее? Гаврилов Ям уже начали бомбить. Эвакуированных опять погрузят в вагоны и отправят в глубь страны. Куда же теперь писать письма?

На минном поле

В октябре 1941 года в открытое море ходили только наши подводные лодки. Они плавали не под водой, а в чертовой ухе, насыщенной минами.

Что же об этих походах можно найти в иностранных источниках? Я заглянул в книгу Ю.Ровера «Опыт боевого использования советских подводных лодок во второй мировой войне». Автор явно нам не сочувствует, но вот что он написал: