В Москву!

— Только что. Автомат откопать долго, что ли? Я свой за пять минут откопал, — сообщил Алхас, показывая на старый «калашников», лежащий рядом с ним на земле.

— А ты почему не уехал?

— Я не поместился. Сидим, второго автобуса ждем.

— Не повезло вам, девочки, — сказал Алик Лиане с Алиной.

Он объяснил, что может только довезти их до границы, а дальше им придется пробиваться в Россию самим.

Пока доехали до границы, Алина насчитала несколько сотен мужчин, сидящих на корточках на обочинах возле своих домов. Все они ждали автобусов, которые должны были отвезти их в Кодор, прямо к гелаевцам.

— Альдос, сколько у вас здесь всего мужчин живет? — спросила Лиана.

— Да вот сколько ты сейчас на дороге видела, столько всего живет, — весело ответил Алик.

— Лиана, а ты не боишься? — тихо спросила Алина.

— Если я буду бояться, значит, я не доверяю своему ангелухранителю. А это плевок ему в душу, — сказала Лиана.

— Когда ты рядом, мне тоже не так страшно. И не так одиноко, — призналась Алина. — Если мы отсюда выберемся, поедешь со мной в Москву?

— Конечно, поеду! — сразу выпалила Лиана. — А что я там буду делать?

— Придумаем что-нибудь, — сказала Алина.

Тем временем гелаевцы — худые немытые люди — с бородами и без, с отличным оружием в руках и Кораном за пазухой — разделившись на мелкие группы, стремительно проходили все глубже в Абхазию. По пути они застрелили несколько жителей горных сел, взяли в заложники монаха-отшельника и сбили ооновский вертолет с восемью иностранцами на борту. Абхазские ополченцы заблокировали их на горе Сахарная Голова, но они быстро вырвались и пошли дальше, убивая всех, кого встретят, и разбрасывая по безлюдным горам обертки от «Сникерсов» — единственного, что было у них из еды.

К тому времени как Алик довез Лиану с Алиной до пограничных будок, там был уже ад. Россия закрывала границу через пятнадцать минут.

Алик оставил девушек в конце очереди, развел руками — дескать, ваши погранцы, вы и договаривайтесь — и умчался догонять автобусы ополченцев. В его багажнике тоже лежал откопанный автомат.

Лиана металась вокруг толпы, пытаясь что-нибудь предпринять, чтобы их пропустили до того, как закроют пост. Ее никто не слушал: воздух давился женскими криками, мужским матом и детским плачем.

— Да пропустите же россиян! — визжал кто-то громче других над общим ором и топотом.

— А тут и нет никого, кроме россиян! — орали ему в ответ. Откудато отчетливо донеслось:

— Ты что при ребенке матом ругаешься, сука нечесаная?!

Лавина людей напирала на шиферные заборы поста. Заборы трещали, гудели машины, кто-то кричал, надрываясь, что на той стороне — уже перешел — ребенок, один, пятилетний, а мать не пропускают — пустите же мать к ребенку! — перевернули тележку жирных розовых помидоров, и они покатились под ноги толпе.

— Через десять минут закрывают! — закричали с поста.

Гул превратился в рев, и толпа сдавила сама себя у шлагбаумов.

Алина стояла там, где их высадил Алик, белая, как никогда. В слабой, как будто сломанной руке она держала телефон, пыталась вертеть им в разные стороны, чтобы поймать связь. Руки и ноги ее почти не слушались. «Вот как это бывает, когда говорят «парализовало страхом», — подумала она.

Вдруг резко поднялся шлагбаум, толпа развернулась от поста и хлынула по дороге, послышался отчаянный звук автомобильных гудков и милицейский голос из динамика:

— Отошли от шлагбаума, пропустили людей!

Прямо из разноцветной толпы Алине под ноги выплыл запылившийся черный мерседес. Из мерседеса вышел Борис.

— Садись, — сказал он Алине спокойным голосом, открывая заднюю дверь. — И больше никогда так не делай.

Восьмая глава

Я не правый, я не левый, я — русский!

Из выступления на патриотическом митинге

В то время, в которое взрослели Нора и Толик, столица их края была городом обшарпанным и прекрасным. Ее исторический центр составляли хибары, слепленные из досок, самана и рассыпающихся кирпичей, укрепленные всякой дрянью, вроде старых дверей, прикрывающих дыры в стенах. Километры пыльных заборов валились под ноги трамваям, уволакивая за собой крашенные поверх ржавчины жестяные ворота. Ставни висели по бокам низких окон, как старушечьи груди. Бурная зелень орехов, акаций, жерделы и алычи выгоняла из центра последние признаки города. Только булыжники и провода трамвайных путей напоминали, что это вам краевая столица, а не просто огромный запущенный сад.

Город роскошно старел, пышно вял и становился похож на корзину с зеленью, сыром и виноградом, простоявшую все выходные на пороге залитой солнцем кухни, где ее забыли хозяева, а сами уехали на пикник.

Начиналась жаркая осень. Фермеры выходили в поля сеять озимые, коммунисты — на площади митинговать. Остальные пили теплые вина в кафе на улице Красной и на детских площадках вокруг.