В начале будущего. Повесть о Глебе Кржижановском

Не своим, сдавленным голосом Глеб читает «Смерть крестьянина» из некрасовской поэмы «Мороз, Красный нос» и чувствует: не так, не то выходит, он сам по себе, а слушатели сами по себе. Умолкает, вспомнив тетю Надю, и вдруг видит, ясно видит, как она кидается в огонь за Катькой.

И тогда он, Глеб, спешит следом за ней — вместе с ней, чтобы спасти людей, сделать их счастливыми:

Есть женщины в русских селеньях
С спокойною важностью лиц,
С красивою силой в движеньях,
С походкой, со взглядом цариц, —
Их разве слепой не заметит,
А зрячий о них говорит:
«Пройдет — словно солнце осветит!
Посмотрит — рублем подарит!»
...И голод, и холод выносит,
Всегда терпелива, ровна...
Я видывал, как она косит:
Что взмах — то готова копна!
...В игре ее конный не словит,
В беде не сробеет — спасет!
Коня на скаку остановит,
В горящую избу войдет!

Слушатели невольно откладывают вилки, отставляют бокалы.

А когда Глеб заканчивает, его превосходительство вздыхает:

— Вот видите, господа! Что я вам говорил? — и смахивает непрошеную слезу.

— Сколько чувства! Неподдельного, живого и глубокого чувства! Как будто я увидела эту женщину! — одобряет возбужденная вином красавица, супруга мукомола.

— Еще, пожалуйста, еще! — просит знаменитейший российский пивовар.

Одобренный первым успехом, Глеб снова читает, снова Некрасова — «Дедушку». Особенно сильно звучит у него то место, где дед-декабрист рассказывает внуку о горстке русских, сосланных в сибирскую пустыню. Волю да землю им дали. И глядь, через год уже деревня стоит: риги, сараи, амбары. В кузнице молот стучит... Жители хлеб собирают с прежде бесплодных долин.

Может быть, и его, Глеба, дед был не повстанцем, а декабристом?

Ему хочется, чтобы так было. И он уже верит в это. Вспоминает Царевщину, видит себя помогающим перегружать пойманную рыбу из дощаника, гребущим в паре с обветренным крепким крестьянским парнем Мишей наперекор штормовой волне, размахивающим цепом на гумне у вдовы тети Клаши, куда собралась, почитай, вся деревня:

Воля и труд человека
Дивные дивы творят!

Губернатор искренне расположен к юноше. И еще не раз Глебу приходится бывать в высшем обществе.

А время бежит. Глеб учится все так же, на совесть. С первых лет жизни он любит книгу и теперь буквально проглатывает все, что попадается под руку. По счастью, в «реалке» есть и такие учителя, которых одни уважительно, другие враждебно величают «шестидесятниками».

Эти люди, возмужавшие на революционных веяниях шестидесятых годов и ревниво сохранившие дух свободолюбия, мало-помалу знакомят реалистов с учением Чарлза Дарвина, помогают понять то, что написано — и не напечатано — у Тургенева, Салтыкова-Щедрина, Льва Толстого. Словом, «богопротивные и недозволительные» мысли настигают молодого Кржижановского даже в стенах училища, нареченного высочайшим именем императора.

Все это заставляет задуматься, по-иному присмотреться к окружающему, по-новому оценить его, что-то делать. Что? Пока самому неясно, но надо, надо что-то делать, когда все вокруг так несовершенно и люди живут так трудно. Надо вмешаться, помочь им.

Для начала Глеб возит из Самары в Царевщину сверточки, которые Ольга Федоровская передает с многозначительной улыбкой, как бы испытывает его:

— Кузине передадите... Подарок... От моих друзей...

— А кто эти друзья?

— Поживем — увидим...

Он не удивляется, когда один из свертков в пути нечаянно разрывается и там, под фирменной оберткой кондитерского магазина с Дворянской улицы, оказываются подметные письма с тревожащим, жирно выведенным обращением: «Братья крестьяне!»

Потом его не смущает, воспринимается как должное и предупреждение Ольги:

— Смотрите, Глеб Максимилианович, это не должно попасть в руки полиции. Ни в коем разе! За это — тюрьма.

А однажды, все в той же Царевщине, тихим летним вечером дядя Миняй учил Глеба ловить верховую рыбу на муху без поплавка. Поблизости от них, возле лодочной пристани, собрались парни, девушки, крестьяне постарше: июнь — румянец года, добрый, мягкий закат, дело перед сенокосом, когда можно позволить себе посидеть — отдохнуть, побалагурить вечерком.

Дядя Миняй подвязал к удочке Глеба леску, свитую из волоса, надерганного у той самой, единственной в селе, кобылы, которую отличал белый хвост. В последнее время хозяин не выпускал ее со двора, оберегая от непрерывных посягательств рыболовов, главным образом мальчишек, но тщетно. Лошадь неотвратимо становилась бесхвостой.

Так вот... Сразу, с первого заброса, Глеб вытащил фунтовую чехонь, трепетавшую на леске всеми красками заката, и восторженно вскрикнул: