В начале жатвы

Было уже совсем светло. Повсюду вокруг заливались птицы. Из лесу подползал к смолокурне сырой туман. У распахнутой двери стояли смолокуры — с посвежевшими после бани лицами, в продымленных свитках, в лаптях, с котомками за плечами. Иов давно сидел без хлеба и поэтому первым делом стал шарить глазами по котомкам. Смолокуры переглянулись. Один из них — высокий, скуластый, как китаец, со светлой реденькой бородкой и такими же усами, в картузе, замасленном до того, что даже блестел, как хромовый, — сказал Иову:

— Принесли, чего глядишь! Я на твою долю из дому хлеба взял. Только чтоб в то воскресенье вернул. Шесть буханок. Я ничего, кроме сала, брать не буду.

— А как же, все сполна, Мефодя, все сполна! Выручил.

— А поглядел бы ты, кого мы привели, — сказал Мефодя, отступая в сторону. — Нового!

Иов поднялся. Перед ним, недалеко от двери, стоял уже немолодой человек с квадратным усатым лицом, с карими прищуренными глазами, в новой кепке, в черном пиджаке и в сапогах. В старых, залатанных, но сапогах! За плечами у него была котомка, сшитая из обычной мешковины, зато держалась она на ремнях с пряжками.

— Вместо Томаша Капусты, — сказал Мефодя. — Томаша отец забрал на хозяйство. Не пустил больше.

— Здравствуй, Иов! — сказал новый, ступил шаг вперед и подал Иову мозолистую, почерневшую руку. Рукопожатие его неожиданно оказалось таким крепким, что Иов даже присел.

— Будем знакомы, — сказал новый. — Меня зовут Георгием Тыяновским. Я, брат Иов, из города. Городской житель. Рабочий. Видишь, какие мозолистые да черные руки. Точно как у тебя. Это все от гаечных ключей да от машинного масла.

— Значит, на Георгия Победоносца родились, — сказал Иов.

— Верно! — подтвердил новый и засмеялся.

Пошли в пристройку, рубленную из толстых бревен, с двумя небольшими окошками и с острыми, как пики, кольями на крыше — чтобы хищница рысь или еще какой кровожадный зверь не наскочил. Новый прошелся вдоль нар, на которых были навалены еловые лапки, посмотрел на закопченный потолок, прищелкнул языком, остановился, снял с плеч котомку и положил ее возле самой стены, ближе к окну, — на самом неудобном месте, потому что напротив была дверь и оттуда ночью, когда гас огонь на каминке, всегда несло холодом, особенно под утро.

Иов на радостях, что Мефодя его выручил, разжег огонь, сбегал в дальний угол и принес огромный чугун еще накануне сваренных боровиков. Он придвинул чугун к огню, и в пристройке запахло грибами, укропом и луком.

— Вы бы из дому хоть какие-нибудь простыни принесли, — сказал новый, окидывая взглядом нары. — Мешковину какую или что...

Грибы исходили паром, сочно булькали. Иов подхватил чугун тряпкой, поставил на длинный стол, сколоченный из жердей.

Все уселись, стали пробовать варево. Новый похвалил:

— До чего же вкусно! Впору царю есть!

— Не спеши хвалить — осточертеет. Не то запоешь! — сказал Мефодя. — Поспеет картошка — еще как побежишь в поле воровать! Не таскать же пудами из дому!

— А если на лошади? — поинтересовался новичок.

— Лошадям в хозяйстве работы хватает.

— И то верно, — согласился новый смолокур. — Насчет хозяйства я и запамятовал... А что, братцы, слышал я, что один царь — не наш, конечно, не православный, боже избавь, — со свиньей спал. Был он молод, богат, одна беда — красотой не вышел. Вот созвал он своих бояр и говорит: «Хочу стать красивым!» Бояре — кто что: один советует к ворожее пойти, второй — к святым мощам, третий еще что-то, а главный из них слушал-слушал да и говорит: «Нужно тебе, твоя царская светлость, на самой первой красавице жениться». Понравился царю совет, «Ладно, — говорит, — крикните по всей нашей державе клич, чтоб к дворцу самых раскрасивых красавиц вели, — буду выбирать себе невесту!» Так и сделали. Крикнули клич — и пошло, братец ты мой, как на той карусели: так и ведут, так и ведут красавиц одна другой краше. Собралось их ровным счетом тысяча...

Новый смолокур пошарил ложкой в котле, выловил гриб, принялся студить. Иов не ел, посматривал на него.

— А дальше что?

— Погоди, дай человеку проглотить, — загудели смолокуры.

— ...Вышел царь. Весь в золоте, а лицо — глянуть тошно. На носу бородавка с добрый орех, глаза прямо повылазить готовы — такие большущие да страшные, на лбу шишка. Красавицам плакать впору, однако держатся, молчат. Видит царь — одна всех остальных красивее, так и сияет, словно солнышко вешнее. Остановился царь возле нее как вкопанный. «Пройдись», — велит. Это чтобы брака не подсунули: коротконожку там или еще что-нибудь в этом роде. Прошлась она, поглядел царь — ноги стройные, красивые, а стан — только поискать. «Вот моя невеста», — говорит. Девица, как сноп, бух на пол, а бояре кричат: «Это, кричат, она от радости!» — да скорее ведро холодной воды из колодца на нее.