В начале жатвы

Нет, никто не понимает его, Митьку. Все видят в нем только того пройдисвета, который завел на мосток Ганну, а на самом деле он лучше всех, и никто не знает, что чуть не плачет он по ночам, вдыхая родные запахи и все сильнее вбирая в себя окружающее. Нет, никто не понимает его и не поймет. Вот разве только Ганна! Будто навсегда остался на его губах тот поцелуй и навсегда запомнилась красота ее грустных очей. Ой, влюбишься, Митька, влюбишься в эту девчину, которую все еще по старой памяти называют Побирахой! Но ведь он, Митька, еще более несчастлив, и потому любви никакой не может быть. Да и вообще — существует ли она, эта любовь? Так, люди сходятся благодаря общности интересов, а настоящей искренней любви нет, — она была, возможно, давным-давно.

Вот до каких мыслей довело Митьку его подавленное настроение. Песня, сложенная, может, сто лет назад, как бы звала его в большой свет, а таким светом для Митьки было только плавание по Днепру. Митьку же не пускали в это плавание, ставили ему преграды, обойти которые было невозможно. Наконец он не выдержал. Как-то вечером выпил тайком четвертинку, распахнул форменку, открыв миру матросскую тельняшку, зашел на квартиру к самому Рыгору Дроздову и выложил ему все, что чувствовал и что думал. К большому его удивлению, этот грозный Рыгор Дроздов думал и чувствовал точно так же, как и он, Митька. И что уснуть можно каким-то вечным, но необыкновенно чутким сном, и что он лучше всех, а настоящей любви у него все еще нет, и что он многим похож на Лермонтова, и что он тоже никак не может надышаться родными просторами. Вот только в одном они не сходились: ему, Рыгору Дроздову, если и ставил кто в прошлом преграды, так он, Рыгор Дроздов, боролся, преодолевал их и вышел в большой свет, или в большое плавание, а таким большим плаванием для него является комсомол. И в заключение этого своего душевного признания Рыгор Дроздов похлопал Митьку по плечу и сказал:

— На Костюкевича не обижайся. Сам знаешь, какой он принял колхоз. На счету ни рубля не было, а долгу — триста пятьдесят тысяч. Ни дисциплины, ни поддержки. Вот и надо было нажать, а у человека, дружище, порок сердца — это не шуточки. Ленин чему учил? Чтобы вытянуть всю цепь, надо сначала ухватиться за одно звено. Вот и начал Костюкевич искать такое звено. И нашел, дружище. Таким звеном был лен. На этой земле он хорошо родит и дает большой доход. И теперь, когда благодаря этому доходу колхоз стал на ноги, Костюкевич развивает другие отрасли хозяйства. И дается ему это не легко. Его, брат, надо поддержать. Я тебе дам совет: тайком от Костюкевича, пока он собирает подписи, махни ты в пароходство да вот так, как мне, признайся во всем начальству. И в старых грехах честно покайся. Вот увидишь, зачислят в штат. Да еще, гляди, на самый лучший пароход направят. А Костюкевича я тем временем уговорю. Вот и делу будет конец. Да ты погоди, погоди, приятель, — вдруг стукнул он себя рукой по лбу и спохватился, заходил по комнате. — Погоди, — еще раз сказал он и прищурился, что-то припоминая. — Ведь у меня в Днепро-Двинском пароходстве есть друг. Ну, конечно, милый, в Днепро-Двинском. Комсорг пароходства Михаил Никифорович Липняк. Да только что-то ничего не пишет, чертяка. Видно, работа закрутила — обязательно написал бы. Так вот что, парень. Ты посиди тут, а я ему сейчас записку напишу. Подожди только немножко. Такую напишу, что будет полный порядок.

И, к большому удивлению Митьки, Рыгор Дроздов, тот самый Рыгор Дроздов, который так зло высмеял его в «Еже», написал вполне правильную записку. Что Митька Точила самый лучший парень из всех, каких только он, Рыгор, встречал; что он бесконечно любит Днепр, что на пароходах и катерах он чувствует себя как рыба в воде, что парень он честный и справедливый и ненавидит лодырей и всякие другие наросты на живом теле общества и что в прошлом по неопытности допускал ошибки, однако взялся за ум, одумался, раскаивается и клянется оправдать себя, в чем он, Рыгор Дроздов, ни капельки не сомневается. А потому, по дружбе, он от души просит устроить парня на пароход, ибо от этого зависит судьба человека, его будущее. В конце Рыгор просил не забывать и писать ему, как выпадет свободная минута.

Записку он прочел Митьке вслух и спросил:

— Даешь слово, что не подведешь меня?

— Даю, — ответил Митька.

— На, держи, — сказал Рыгор и протянул ему белый листок бумаги.

Митька не ждал такого. Не помня себя от радости, с запиской, надежно спрятанной в кармане, он вскочил в хату, за каких-нибудь пять минут собрал чемоданчик и уже с чемоданчиком в руке вылетел на улицу. Тут, на глазах всей толпы, он обнял и поцеловал мать, сказал, что едет, но не сказал, куда и зачем, и быстро зашагал на большак — ловить попутную машину.

9