В небе – гвардейский Гатчинский

Экипажи наших штурмовиков и бомбардировщиков вели себя геройски, вступали в неравный воздушный бой и даже объятые пламенем прорывались к танковой колонне немцев, бомбили и обстреливали ее… Но если бы мы действовали одновременно, в едином боевом порядке нанесли мощным стальным кулаком сокрушительный удар по противнику, он понес бы гораздо большие потери, а мы сохранили бы людей и технику.

Тогда я не знал причин и обстоятельств нашего тяжелого положения в воздухе. Что я мог сказать пехотным командирам в то трудное время?

И я рассказал, как самоотверженно сражается наша авиация, помогая наземным войскам сдерживать наступление превосходящих сил противника. Я рассказал, как силами почти одной авиации, ее непрерывными и мощными ударами было задержано стремительное продвижение немецких бронетанковых частей в районах Кобрина, Картуз-Березы, Бобруйска, Вильно, рассказал о вчерашней нашей работе на подступах к Рогачеву…

Глаза моих собеседников потеплели. Командиры понимали: всем трудно в эти, первые дни войны.

…Через два дня, после долгих мытарств на забитых беженцами дорогах, я добрался до Смоленска. Обросший густой щетиной, грязный и чертовски голодный, я направился прежде всего в гарнизонную столовую. Было время уборки. Приняв за попрошайку, одна из официанток выставила меня за дверь:

– Шляются здесь всякие бродяги. Но другая вскрикнула:

– Девочки, это же Коля Богданов! – Подбежала, схватила за руку и потащила к одному из столов.

Перебивая друг друга, девчата расспрашивали меня о случившемся, не забывая при этом усердно кормить всем, что нашлось на плите. Потом рассказали о гарнизонных новостях. Я узнал, что в часть возвратились Борисенко, Чумаченко, Антонов и Клебанов. Это были мои друзья, и я был очень рад, что они живы.

В санчасти мне сделали перевязку. Врач успокоил, сказав, что ранение легкое. Приободренный, я заковылял домой, надеясь встретиться с женой и сыном. Я рассчитывал, что уехавшая накануне войны к своим родителям в Тбилиси жена вернулась.

Не знал я тогда, что в это самое время моя Женя, мой верный и преданный друг, оставив на руках дедушки нашего сына, голодная, оборванная, под непрерывными бомбежками, целую неделю мечется близ Брянска из эшелона в эшелон, тщетно пытаясь пробиться к фронту, к мужу…

В авиагарнизоне от бомбардировок большие разрушения, но наш дом цел. Поднимаюсь на второй этаж, вхожу в квартиру. Никого нет, все вещи на своих местах, как я их оставил, улетая в Ельню, только выбитые взрывной волной стекла разбросаны по полу. Значит, жена не возвращалась в Смоленск. Убираю стекла, которые неприятно скрипят под ногами, раздеваюсь и ложусь в постель. Обожженные руки сильно болят, ноет рана. Пытаюсь уснуть, но ничего не выходит. Пережитое за последние дни проходит перед глазами. Не могу представить себе, что не будет рядом белокурого юного Бори Хомчановского, не будет богатыря Саши Журавского, трудолюбивого Вадима Григорьева. Сколько раз за столь короткое время мы были в таких переделках, что казалось – конец, но каждый раз, хоть и изрядно потрепанные, возвращались домой. И никогда я не видел, чтобы они дрогнули в бою, никогда не слышал в их голосе тревоги и страха. Они верили в меня, и я верил в них. Как я теперь буду без них?

…Мне часто приходилось читать, что в момент смертельной опасности перед глазами человека проходит вся его жизнь. По-моему, это выдумка людей, не сталкивавшихся с настоящей опасностью. Вспомнились мне в эту ночь несколько случаев из моей летной работы.

В Тамбовской авиашколе я обучал курсанта выводу самолета из штопора. Из-за недомогания курсант потерял сознание и намертво зажал рули управления самолетом. Машина крутила виток за витком, теряя высоту. Я не мог двинуть рулями, не имел права покинуть самолет, обречь курсанта на гибель. Только на небольшой высоте, когда до земли оставались считанные десятки метров, мне удалось преодолеть силу вращения, перегнуться через борт передней кабины, вырвать ручку управления из руки курсанта и вывести самолет из штопора.

…Тбилиси. Осточертевшие однообразные полеты по зондированию атмосферы на высотах 5000—6000 метров. На земле температура плюс тридцать, плавится асфальт. Пока облачишься в меховые комбинезон, унты, шлем с подшлемником и заберешься в тесную кабину одномоторной почтовой машины Поликарпова, нательное белье – хоть выжимай. И после этого – на высоту, где температура минус сорок. Представьте себе перепад в семьдесят градусов!