В небе Китая. 1937–1940.

На встрече делились воспоминаниями, пели песни. Кто-то принес гармошку, и началась такая пляска, что пол заходил ходуном.

Китайцы цокали языками и время от времени подбадривали плясунов:

— Ка-ра-шо! Ка-ра-шо!

Дружба с китайцами установилась крепкая. Мы были до вольны друг другом. Только полковник Чжан в последнее время ходил печальным. Вести с фронтов шли неутешительные, японцы продвигались в глубь страны.

— Плохо дело, плохо дело, — говорил Чжан, и на глаза его нередко навертывались слезы.

Мы утешали полковника как могли, но бесполезно. Он лучше нас знал истинное положение на фронтах.

К нам были прикомандированы два переводчика. Один из них — молодой парень — прекрасно говорил по-русски. Одет он был в командирский костюм, но без знаков различия. Другой — полный пожилой мужчина — ходил в гражданской одежде. У него была елейная улыбка, вкрадчивый тихий голос. Прямого взгляда он обычно не выдерживал, отводил плутоватые глаза в сторону. Зная, что он работает в разведке, мы не говорили в его присутствии о служебных делах.

Как-то нам с полковником Чжаном предстояло разработать боевую операцию, согласовать время налета на японцев. Грузный переводчик все время крутился около нас, жадно прислушиваясь к каждому слову. Чтобы избавиться от назойливого соглядатая, Рычагов послал его на самолетную стоянку узнать, прибыл ли бензин.

Надо заметить, что китайцы тогда не имели никакого понятия о цистернах. Своим горючим они не располагали, покупали его у американцев и носили на коромыслах из Индокитая. Идет вереница людей — глазом не окинешь. Каждый тащит по две посудины емкостью 18–20 литров. Сколько же требовалось таких канистр, чтобы вволю напоить наши истребители! Мы удивлялись выносливости простых тружеников, которые готовы были сделать псе, чтобы отстоять свое отечество от нашествия интервентов…

Самолетная стоянка находилась далеко, и пока тучный переводчик ходил туда и обратно, мы успели решить все интересующие нас вопросы.

Для быстроты обслуживания самолетов китайское командование выделило в помощь нашим авиаспециалистам по механику и технику на каждую машину. Они ходили в коротких брюках и тужурках цвета хаки. У начальствующего состава па рукавах были пришиты звезды с 12 расходящимися лучами. Начальники от рядовых отличались и головными уборами. Они носили пробковый шлем, а но широкополую шляпу, сплетенную из рисовой соломы или камыша.

В гоминьдановской армии поддерживались палочная дисциплина и подобострастное чинопочитание. Подчиненные приветствовали своего начальника наклоном головы, а если чин был высоким, поклоном в пояс. На каждый взвод полагалась палка, которой наказывали провинившихся.

Однажды мы сами были свидетелями, как полковник Чжан отхлестал своего авиамеханика по лицу за какую-то ничтожную провинность. Механик терпеливо переносил удары, не смея тронуться с места. Нам показалось это диким и бесчеловечным.

Китайцы по натуре очень впечатлительны и свои эмоции выражают своеобразно. Помню, как-то Благовещенский спас в бою от верной гибели китайского летчика Ло. Тот, растроганный, подошел к нему и, отвесив поклон, заплакал. Потом снял с пояса пистолет и подал его своему спасителю.

— Что ты, что ты? — замахал на него руками удивленный Благовещенский.

Но китаец продолжал плакать и прикладывать к сердцу руки. Оказалось, что это обыкновенное проявление благодарности, а никак не слабоволия или малодушия. Слез в таких случаях но стесняются даже самые закаленные в боях воины. Благовещенский в ответ крепко обнял китайского летчика и отдал ему свой пистолет.

До начала войны с японцами в Китае было около 300 или 400 летчиков. Большинство — сыновья богатеев. От боевых действий они уклонялись. Вместе с нами против японцев сражалось всего семь китайских летчиков. Это были храбрые бойцы, относившиеся к советским товарищам с большим уважением.

Китайцы — любознательные и упорные люди. Они тянулись к технике и, если по указанию наших специалистов им удава лось сделать что-то самостоятельно, радовались, как дети, и даже хлопали в ладоши.

Особенно хотелось им овладеть русским языком. У каждого, кто работал у нас па аэродроме, были маленькие словарики военно-авиациолных терминов. Они ходили и вслух твердили: «фэйц-зи» — «самолет», «фэйцзичан» — «аэродром». Прошло совсем немного времени — и они уже могли объясняться с нами бе» переводчиков. Летчики, конечно, как могли втолковывали им русскую грамоту и были очень довольны, когда те после нескольких уроков называли тот или иной предмет на нашем языке.

Среди китайских авиамехаников был один паренек, поразительно напоминавший известного персонажа из кинофильма «Путевка в жизнь». Такое же широкое скуластое лицо, такой же приплюснутый нос, даже похож платок с концами, завязанными под подбородком. У паренька, видимо, болели уши.

— Вылитый Мустафа, — сказал один из наших мотористов.

— Я — Му-ста-фа? — с улыбкой отозвался китаец, ткнув себя пальцем в грудь.

— Да, Мустафа.

— О, ка-ра-шо: Му-ста-фа!

Звучание этого слова так понравилось ему, что при встречах с нашими он, протягивая руку, с гордостью произносил: