В небе полярных зорь

Дверь открылась, и в комнату вошел мужчина в заиндевелом кожаном пальто, в шапке-ушанке, чуть-чуть сдвинутой набекрень, в унтах. Он блаженно улыбался.

Вера растерялась — перед ней Никита.

— Наконец-то приехал, — прошептала Вера, бросаясь к нему.

— Иди оденься, а то простынешь, я холодный, — заботливо сказал Никита, затем расцеловал мать, прижал ее седую голову к своей груди.

Первым проснулся Гена. Он поднялся на колени, но увидев незнакомого мужчину, быстро уткнул голову в подушку.

— Гена, смотри, кто это к нам приехал? — спросила Вера.

В ответ Гена повернул голову, посмотрел на незнакомого дядю и опять закрыл глаза. Так продолжалось несколько раз: откроет глаза, глянет, опять закроет. Потом встал на колени и, когда отец взял его на руки, без слов прижался к нему.

— Папа! — прозвенел голос дочурки.

Никита повернулся. Наташа сидела на койке и тянула к нему ручонки.

Никита поставил Гену на пол, подошел к дочери, и та мгновенно обвила его шею, стала целовать и приговаривать:

— Папа! Папа!

Но тут возник конфликт. Гена, насупившись, смотрел исподлобья на встречу папы и сестренки, потом подбежал и угрожающе закричал:

— Уходи, мой папа!

— Ваш папа, чей же еще папа, — и отец ласково примирил детей, беря и сына к себе на руки. Брат и сестра прижимались к отцу. Они так много слышали о нем от мамы и бабушки.

...Весть о том, что к Матрене Савельевне Комлевой приехал младший, считавшийся пропавшим без вести, молниеносно облетела село. Весь день в доме Комлевых не закрывались двери.

В минутном перерыве, когда не было гостей, Никита спросил мать, что она знает о гибели Ивана.

— Видно, уж не вернется Иванушка. Товарищи его сообщили, что своими руками похоронили, да одна добрая душа фотографию могилки прислала.

Матрена Савельевна достала с божницы письмо и передала сыну.

«Дорогая Матрена Савельевна, — начал читать Никита слова, выведенные неровным почерком. — Тебе пишет твоя неизвестная сестра с Харьковщины, из села Великие Дубы, Горпина Афанасьевна Кучеренко».

Горпина Афанасьевна сообщала, что на восходе солнца в их село вошли советские танки. Открылся люк, и танкист, высоко подняв руку, громко крикнул:

— Выходите, товарищи, вы свободны!

В это время раздался выстрел, и танкист замертво упал на броню машины.

— Читай, Никитушка, вслух, — попросила мать.

«От танкистов я узнала, что наш освободитель Иван Кузьмич Комлев — твой сын. Похоронили мы его на площади и украсили могилку живыми цветами. Мой Афонюшка тоже погиб где-то далеко на севере»...

Никита приостановился, тяжело вздохнул.

— Что с тобой, Никитушка? — спросила мать.

— Мама! Да знаешь ли ты, что Горпина Афанасьевна — мать моего боевого товарища Афони Кучеренко? Он погиб, когда семья была в оккупации. И я не имел возможности написать ей о случившемся. А когда его родное село освободили, меня уже не было в полку... Ваня, не знал ты, чью семью освободил! — уже ни к кому не обращаясь, тихо закончил Никита.

Мать молча слушала, влажными глазами смотрела на сына.

— Вот, оно какое дело-то! Нежданно-недуманно, где пути-дорожки сойдутся.

— Ответила, мама? — спросил Никита.

— Платье свое теплое послала, яичек, постряпала. Начисто ведь их фашист разорил, — сообщила Матрена Савельевна.

Никита с благодарностью посмотрел на мать, подошел и нежно поцеловал ее.

— Ты ведь у меня добрая.

2

Вечером у Комлевых собрались родственники и друзья. В доме шумно и тесно. Ярко горят керосиновые лампы.

Вбежала Клава Голубева. Розовощекая, с озорными глазами, пышной грудью, крепко пожала руку Комлева и хрипловатым голосом сказала:

— Ну, рассказывай, как там живете?

— А вот прочитай письмо, узнаешь.

Клава разорвала конверт и быстро начала читать.

— Фу, так это письмо с бородой , — разочарованно протянула она.

— Виноват, Клавдия Никифоровна, небольшая задержка в пути произошла.

— Куда денешься. Придется простить на первый раз, — лукаво улыбнувшись, ответила Клава. — Но чтоб больше не задерживаться нигде, — и она погрозила Комлеву пальцем.

Матрена Савельевна пригласила к столу, внесла большое блюдо, окутанное облаком пара. Сразу все оживились.

— Давненько я не пробовал сибирских пельменей, — потер руки Комлев.

— Ну вот, теперь ешь вдоволь, — ответила мать.

— А у меня с другом Афоней Кучеренко всегда из-за них спор шел. Я доказывал, что самое лучшее в мире блюдо — пельмени, а он утверждал — вареники. Чуть не до драки доходило. Его поддержат украинцы, а меня сибиряки, ну и пойдет словесная потасовка. Спор наш разрешал Бозор Мирзоев со своей шурпой. Только от одного рассказа, как она готовится, аппетит разгорается.

— Кому что. Ну, значит, за встречу! — проговорила, как приказала, Клава.

Раздался звон стаканов.

Гости попросили Комлева рассказать о фронтовой жизни. Раскрыв рот, внимательно слушал отца Геннадий. Потом, перебивая, пролепетал:

— Папа! Я поеду с тобой далеко-далеко, на фронт!

— И я, — пропищала Наташа.

— И я! — передразнив сестренку, скривил рот Гена.

Раздался дружный хохот.

— А что вы там делать будете? — спросил отец.

— Я буду пуф-пуф, вот! — и Геннадий показал, как он будет стрелять из автомата.