В небольшом городке

Христианское кладбище делилось на две части: старая, на которой уже не было новых захоронений, но было два десятка мраморных памятников с ятями и точками над «и», что меня очень умиляло. Мраморные плиты были местом сбора мальчишек, а когда из любопытства и со страхом приходили девочки, то и местом свиданий. И когда я сейчас, со своими детьми и внуками, так тяжело добираюсь за тридевять земель до кладбища, чтоб поклониться праху матери, я с огорчением думаю, как дурно мы, мальчишки, поступали, разводя костры на кладбище и устраивая свидания. Чуть ли не ежедневное паломничество мальчишек на кладбище подогревалось восторженным интересом к другому «захоронению»: свалке брошенного немцами, точнее, итальянскими союзниками, ящиков с патронами – экзотически-длинными, с чарующим взор мальчишек золотым блеском.

Вспоминается встреча времен гетто с итальянским солдатом: я, истощённый тифом и дизентерией восьмилетний мальчик, выскочил под вечер раздобыть что-то из пищи на дереве или с огорода, но был остановлен невесть откуда вынырнувшим пьяным полицаем:

- Ну и куда жидёнок бежит, за смертью? - сказал полицай с издевательским проеврейским акцентом, - сейчас поможем тебе с капралом!

Итальянца, который, вдрызг пьяный, в это время подымался с земли, опираясь на штык карабина, я даже не заметил. Капрал не только не испугал, а даже убавил мой страх, ибо всю процедуру пьяного подъёма он лопотал и смеялся, а я еле увёртывался от неуправляемых движений штыка.

- Чего он спросил у тебя? - накинулся полицай на меня, полагая, что хитрый еврей знает всё уже в детстве.

- «Сорелла» по-итальянски, кажется, сестра. Он спрашивал, есть ли у тебя старшая сестра.

- Ну и что, есть?

- Ну да, - соврал я.

- Ну, веди, жидёнок, покажи свою куклу!

… Почему я так умно соврал тогда, я понял гораздо позже.

Мы пошли. Смешливый римлянин, забавляясь, выставил карабин вперед, и под великолепно наигранный на губной гармошке мотив «Вернись в Сорренто» вёл меня, плененного, поддерживаемый полицаем, к своей пьяной цели.

Трудно представить себе другой финал этой истории, если бы итальянец не споткнулся и случайно не проткнул мне штыком ногу. То ли от боли, то ли от страха на первом же повороте я сбежал, и пальба пьяных была уже салютом моей детской дерзости.

В схроне ящиков было два, которые у нас, мальчишек, вызывали особое восхищение: патроны там были трассирующие. Во время полета такие патроны оставляли цветной след, заранее определяемый цветом пульки патрона. Эти ящики были поистине царским подарком для нас - гаврошей с еврейскими и русскими именами. Мы, конечно, не знали тогда, что такое «русская рулетка», но как иначе назовёшь безумную браваду, когда в пылающий костёр мы бросали пригоршни патронов, прячась за надгробиями. И, когда шальная пуля однажды попала в глаз прохожему в ста метрах от костра, и к тому же этот прохожий оказался моим дядей, пришедшим с войны практически без серьезного ранения, путь на кладбище мне был заказан, но нелегально я ещё долго – до истощения ящиков с патронами – тайно посещал стрельбище, так как был «спецом» по устройству трассирующих фейерверков, устраиваемых ко дням рождения любителей острых ощущений, и девчонок, о которых они воздыхали: слово «пассия» мы ещё, конечно, не знали...

Я наблюдаю сейчас мальчишек в Бостоне. Их практически нельзя встретить на улице. Тем более стайками, ватагами, что у нас было абсолютно естественным. Предоставленных самим себе детей вовсе не бывает: их приводят, привозят в школу и так же – домой. Им трудно встретиться после уроков: остаток дня у ребенка расписан по минутам. Притом, родители стараются занять там неподобающе высокую долю. Нам кажется, что в этом случае учеба ребенка до его взросления происходит не во взаимных контактах с другими детьми, а чаще всего в назидательном, насильственном плане: от родителей, бабушек и учителей. Да, в их жизни есть спорт, есть развлечения, слип-оверы*. Но ностальгия по кладбищам, шалостям, и нередко опасным – не капризы памяти.

* sleep-over – ночевка в доме друга

ЭПИЛОГ

По окончании войны в городок прибыло полтора десятка семей канадских украинцев. Это были дети людей, которых судьба революции и войны забросила на чужбину. Как это обычно и происходило, их отцы вкусили всю горечь эмиграции: выжили, обустроились, выучили детей, но тоску по своим вишням и чернозёму унять в себе не смогли, и более того, заразили этим детей. И когда советская пропаганда, опираясь на реальный факт великой победы над фашизмом, обещая золотые горы и разыгрывая карту ностальгии и патриотизма, позвала их на Родину, они вернулись и насладились украинским борщом с галушками в полной мере.