В негодяя стрелять приятно

– И он все по справедливости сделал. Короче, так, Жадоба, меня не только братва прислала. Зря они кавказцев зацепили. У каждого из наших по нескольку братьев, отцы, сыновья взрослые и стволы найдутся. С огнем главмент играет. Я еле отговорил, чтобы наши не пошли штурмом их чертов городской приемник-распределитель брать, куда менты наших детей закрыли. Если завтра Кулешов всех не отпустит – будет война в городе. Звони ему и предупреди. При мне. – Хасан так и не притронулся к спиртному.

– Думаешь, не понимаю? Звонил я уже.

– И что сказал?

– Повторять не хочется… Я тебе, Хасан, никогда бы таких слов не сказал. Вот и Стоматолог подтвердит. При нем я набирал Кулешова.

– Значит, не будешь звонить?

– Сейчас нет, – тихо ответил главарь банды. – Завтра у Кулеша мозги на место встанут. Ты только своих горцев попридержи немного. А то знаю я вас, отмороженных хватает. Мозгов хватит машину взрывчаткой начинить и рвануть ее у ментовки.

– Если не отпустит никого, случится и такое, – пообещал Хасан. – Так и передай Кулешову – не отпустит пацанов, война начнется.

– Ты хоть телефон не выключай, – даже не приказал, а попросил Жадобин.

– Обойдешься.

Хасан демонстративно попрощался кивком только с законным, повернулся и, грузно ступая, двинулся к воротам.

* * *

Утром генерал Кулешов не пустил Петушка в гимназию. Теперь водитель Паша исполнял роль тюремщика – караулил генеральского отпрыска в квартире, даже к окнам близко подходить не позволял.

За ночь Кулешов немного одумался, понял, что перегнул палку. И уже хотел было немного дать задний ход, как позвонил Кожевников. То, что услышал генерал, было самым хреновым, что только могло случиться…

Кулешов с бледным, как мелованная бумага, лицом молча шагал с Кожевниковым по гулкому коридору городского приемника-распределителя. Тюремная обстановка никогда прежде не угнетала. Ведь генерал воспринимал решетки, стальные двери, надежные запоры лишь применительно к тем, кто сидел в камерах или по недоразумению все еще находился на свободе. Сегодня же знакомые тюремные интерьеры угнетали даже милицейского генерала.

Провожавший главмента конвойный зазвенел ключами, отворил дверь камеры, отступил в сторону и негромко произнес:

– Это здесь, товарищ генерал.

Кулешов шагнул внутрь, почувствовал, как испуганно дышит за его спиной Кожевников, и бросил конвойному, не оборачиваясь:

– Дверь, сержант, прикрой и отойди. Мы тут сами.

Посередине камеры, рассчитанной на десять человек, возвышался так называемый «танцпол» – помост, сколоченный из грубых досок, на котором в лучшие времена спали задержанные «административники». Но теперь в камере был всего один обитатель. Именно «был» – во всех смыслах этого слова.

На «танцполе» виднелось прикрытое серой тюремной простыней неподвижное тело. Кулешов подошел и приподнял край простыни.

– Таким его только в закрытом гробу родственникам отдавать можно, – произнес он, глядя на изувеченную голову Руслана Хасанова – в волосах запеклась кровь, половина лица была иссиня-черная.

Естественно, генерал уже был в курсе того, что задержанный скончался сегодня на рассвете. Вертухай, совершавший обход, обнаружил его мертвым на полу камеры, возле самой двери, до которой подросток хотел доползти. Но до этого момента Кулешову казалось: это какой-то бред, все еще можно вернуть назад. Потому и поперся в приемник-распределитель. Теперь уже и душой он понял, что вернуть назад ничего нельзя.

– Ты, сука, – зашипел генерал на Кожевникова, – как такое допустил?! Кто тебе права дал? Ты же сам задержанием руководил и мне докладывал…

– Так вы же, товарищ генерал… – принялся заикаться от испуга майор, – сами сказали, чтобы жесточайшим образом… пацаны наши из группы задержания… как всегда действовали… ну, может, перестарались чуть-чуть… вы же сами…

– Да я тебя сейчас головой в парашу суну!.. – Генерал, брызгая слюной, схватил майора и потащил к грязному унитазу.

Самое странное, что Кожевников даже не упирался, не защищался и не пытался что-либо сказать в свое оправдание. Лишь, словно тибетский лама, мантру повторял:

– Виноват, товарищ генерал, виноват… исправлюсь…

– Горбатого могила исправит!

Возможно, Кулешов и сунул бы своего порученца головой в тюремный унитаз. Но тут затрещали нитки. Генерал тупо посмотрел на оказавшийся в его ладони оторванный погон майора. Он разжал пальцы.

– Твою мать, – произнес генерал. – Этого еще не хватало.

Кожевников трясущейся рукой подхватил погон с бетонного пола и сунул себе за пазуху. Майор ожидал новой вспышки гнева и втягивал голову в плечи. Но генерал обмяк, тяжело опустился на «танцпол» и отстраненно произнес, будто обращался к кому-то, кто находился от него далеко-далеко: