В непосредственной близости

— Мой вопрос? Пожалуйста. Как тонет корабль, когда этого никто не видит и не нарисует? Каждый год — вы, господа, молоды и не помните мирного времени, — даже и в мирное время корабли пропадают. Я говорю не о тех, что разбиваются о скалы или тонут, получив пробоину, и не о тех, что становятся плавучими тюрьмами или базами, и чьи шпангоуты догнивают в устьях рек. Нет, я говорю о тех, которые уходят за горизонт и превращаются в тайну. Они становятся «без вести пропавшими». Никто не напишет картину, на которой в открытом море одинокую шхуну «Джин и Мэри» поглощают…

— Черт возьми, Брокльбанк, я же сказал — старший офицер…

— Где-то посреди однообразных морских просторов найдут они свой конец…

— Послушайте, корабль может выйти из ветра, может опрокинуться, но чтоб корабль пошел ко дну, оттого что потерял стеньги, а с ним и все мы — с молитвами, проклятиями, воплями о помощи… Нет, нам не грозит никакая…

— Понимаете, мистер Тальбот, погода может быть хорошая, море спокойное. А вода потихоньку забирается в трюмы и наполняет корабль. Люди откачивают ее, покуда хватит сил, но вода побеждает. Говорят — море всегда побеждает.

Меня качнуло так, что я с трудом удержался на ногах.

— Раз и навсегда, мистер Брокльбанк, — мы не тонем! Вам не следует так говорить, а коль вы не в силах придумать, как изобразить такое событие, то, к сожалению, должен вам сказать…

— Вы, сэр, превратно меня поняли. Я и не думаю о живописи. Да, когда-нибудь кто-то напишет великое и ужасное полотно: корабль, идущий ко дну со всем экипажем, — море, небо и корабль; но не я, сэр. Да и потом, какой заказчик попросит написать такую картину? Кто купит такую гравюру? Нет, сэр. Вопрос мой не о том, как это написать, а о том, как при этом поступать.

Олдмедоу снова каркнул:

— Господи, Тальбот, а ведь он в точку попал.

— Вот мистер Олдмедоу понимает. Размышления мои были долгими. Как тонет человек, когда понимает, что он тонет? Тут вопрос достоинства, мистер Тальбот. Я хочу соблюсти достоинство. Как мне тонуть? Сделайте одолжение, мистер Тальбот, позовите вашего слугу.

— Виллер! Виллер! Черт, Виллер, почему… А, вы здесь.

— Что вам угодно, сэр? Звали, сэр?

Ему ответил Брокльбанк:

— Мы хотим вас расспросить, Виллер. Вы — единственный, кто пережил то, что можно назвать крайне неприятным событием. Вы нас весьма обяжете, если опишете…

Я прервал живописца:

— Брокльбанк, что вы, в самом деле! Он же до сих пор не оправился, если это вообще возможно!

Виллер поочередно глядел на нас.

— Ничего страшного, Виллер. Мистер Брокльбанк не подумал. Он пошутил.

Тут и Олдмедоу не выдержал:

— Черт, да это все равно что спросить бедолагу, снятого с виселицы, как он себя чувствует!

Сильная дрожь сотрясла Виллера с головы до ног.

— Описать?

Брокльбанк махнул рукой:

— Пусть его, любезный. Я в меньшинстве.

Виллер посмотрел на меня:

— Я свободен, сэр?

— Я… сожалею, что так вышло. Можете идти, спасибо.

Виллер поклонился, но как-то необычно, и ушел.

Я повернулся к Брокльбанку:

— Простите, что оборвал вас, сэр, но право же!

— Не понимаю вас, мистер Тальбот. У нас был редчайший шанс понять суть жизни и, что гораздо важнее, смерти.

Я поднялся.

— Видите ли, мистер Брокльбанк, не будучи столь предан музам, как вы, я предпочитаю не торопить события — пусть идут своим чередом.

За сим я отправился на поиски Виллера, чтобы вручить ему douceur;[41] после вопроса, заданного живописцем, я почитал это необходимым.

Его, однако же, не было ни в коридоре, ни в моей каморке. Я стоял, глядя в эту самую тетрадь, что лежала, раскрытая, у меня на пюпитре. Слуга напугал меня до холодного пота. Повлияло ли на меня недавнее путешествие в мир поэзии или же его тяжелый взгляд, устремленный на что-то, видное ему одному, но мне не хотелось оставлять Виллера наедине с его переживаниями! Ведь я могу разделить с ним то, что его мучает.

Образ страшного конца вспыхнул у меня перед глазами. Мятеж, сражение за место в шлюпке… Телохранители мистера Джонса дубинками валят с ног соперников, а их хозяин спокойно шествует к своему спасению!

Эти образы подействовали на меня гораздо сильнее, чем я ожидал: опомнился я, держась за поручни, приделанные к моей двери; плаща на мне не было. Как я открыл дверь — не помню, но вдруг я очутился в коридоре. Сердце билось, словно от долгого бега.

У двери, ведущей на шкафут, мне встретился мистер Джонс собственной персоной — в плаще, хотя в том не было никакой нужды. Вокруг раскинулось темно-синее море, по которому наперерез кораблю неслись белые барашки.

— Ну как, мистер Джонс, удалось ли снять с днища наросты?

— Думаю, да, мистер Тальбот. Кое-кто утверждает, что видел, как уплывают водоросли, но сам я не видал.

— Я недавно видел у нас в кильватере водоросли. Думаю, это благодаря тому, что мистер Бене чистил «пояс обшивки судна в области киля».

— Для меня, простого лавочника, это слишком уж мудреные морские слова.

— Я хочу сказать, что применение тросов для очистки днища прошло удачно.

— Мне следует одобрить заботу мистера Бене о моих капиталах.

— Так, кроме всего прочего, вы еще и владелец корабля?