В неверном свете

— Я согласен с вами, — продолжал Зельтманн. — Утопленник, по-видимому, явился жертвой преступления. Это мы, установили с большой долей вероятности в отношении маленького человечка — простите такую смелую антитезу, — то есть наличие насильственных действий в отношении пострадавшего, а вы, дорогой мой, по халатности едва не положили это дело на полку. Фраза получилась длинная, но смысл ее ясен, не так ли?

— Установили это мои люди и я сам, — запротестовал сыщик, — причем я считаю, что мы так ничего и не установили.

Зельтманн с ехидной улыбкой посмотрел на него:

— Вы что-то установили, чего вы не установили. Вы сказали именно так. Вот почему я вам советую, дорогой мой Тойер, почаще принимать витамины! Не станем забывать и о том, что вы действовали и вели расследование вопреки моему приказу, в то время как бедные собаки и дальше гибнут от руки злодея мучительной смертью. Но все же вы — согласен, не без некоторого успеха, как говорится, — пошли наперекор. Ладно, забудем об этом, сотрем из памяти.

— Иногда мы не должны забывать то, что должны забыть, — сухо возразил Тойер. — У меня часто возникают сомнения в том, что наш язык вообще годится для того, чтобы на нем разговаривать.

— Послушайте, дружище! — Зельтманн грубо схватил его за колено, верней, чуть выше колена, за бедро, и это придало его жесту оттенок грубой эротики. — И это я слышу от уроженца Гейдельберга! Города, побуждавшего поэтов одолевать высочайшие планки!

Тойер представил себе поэта, прыгающего с шестом через Старый мост.

— Жил-был карлик Перкео на Театральной площади, — не преминул процитировать директор, — ростом был он маленький, зато пил как лошадь… Язык, язык, — бубнил он дальше, — вероятно, это то, что отличает нас от животных. Да, кстати, — к нам поступила жалоба. Это случайно не вы на прошлой неделе лаяли в телефон?

Тойер едва не подавился собственным языком.

— Кроме того, нам сообщили… — сейчас Зельтманн напоминал крадущегося хищника, который готовится к прыжку, — что некий усатый мужчина, предъявивший служебный жетон сотрудника полиции, выпил во время опроса большую кружку пильзенского. Не ваш ли Хафнер? Как говорится, служба службой, а шнапс шнапсом, хотя лично я, позвольте на минутку отвлечься от дел, предпочитаю роскошные вина с Бергштрассе, но и те умеренно. Итак, служба есть служба, и наш гражданин это прекрасно знает. Как и то, что полицейские не лают. Гражданин теряет доверие к своей власти.

— Все это, — Тойер тщательно подыскивал слова, — побочные факторы в работе следователя.

— И лаять? — почти печально напомнил Зельтманн. — И лаять?

Тойер гордо вскинул голову:

— Совершенно верно, если потребуется, то и лаять.

Директор полиции презрительно взглянул на него:

— Я знаю, вы считаете себя оригиналом. Я знаю также, что вы иногда помогали деньгами отпущенным заключенным и считаете такие вещи правильными. И что вы как-то подложили папку с делом под ножку письменного стола, чтобы тот не качался, и забыли про нее. Такому неординарному человеку, как вы, это можно, конечно, простить. Мы едва не упустили убийцу.

— Моя жена погибла от несчастного случая, — тихо проговорил Тойер и представил себе, как он сейчас влепит Зельтманну пару горячих оплеух. — Кроме того, я в конце концов снова нашел папку.

— Папку Мецнера. Вы шли по совершенно ложному следу и обвинили школьного учителя.

— Я уже это исправил, — повысил голос Тойер. — И вообще, что значит «мы»? Ведь тогда вы еще были в Брухзале, занимались велоспортом, вы…

— Я велосипедист, да, занимался велоспортом, — повторил Зельтманн почти мечтательным тоном; когда-то он был членом Гражданской инициативы и голосовал за свободных демократов. — Вы, гротескная фигура, хотите поставить под сомнение мою карьеру. Так вот, я приказываю вам наконец-то заняться собачьим убийцей в Хандшусгейме. — Снова овладев собой, он выглянул в окно и вздохнул. — Ведь это случаи немыслимой жестокости по отношению к животным.

— Я все же предполагаю, что этот Ратцер не станет ключом к преступлению, — мучительно выдавил из себя Тойер без всякой надежды. — Одно дело — ворваться в квартиру одинокой женщины и пугать ее, и совершенно другое — бросить человека в реку. По словам фрау Ильдирим, он был искренне поражен, когда узнал про смерть Вилли. Мы должны больше узнать про Вилли, должны заняться комичными намеками Ратцера…

— Вы ничего не понимаете. Ратцер живет где-то, прячется, он не профессионал. Это означает, что мы его поймаем. Когда он окажется в наших руках, мы рано или поздно узнаем, я в этом не сомневаюсь, что он поссорился с Вилли из-за какой-нибудь его махинации и, воспользовавшись подходящим случаем, столкнул в воду. Ведь именно так совершается большинство убийств, и вы должны это знать.