В никуда

В то время крестьян расселили в стратегических пунктах, то есть охраняемых деревнях. А все остальные были вьетконговцами, которые прятались в тоннелях Кучи. Были еще наполовину вьетконговцы: днем притворялись, что поддерживают правительство Южного Вьетнама, вечером ужинали с семьей, а ночью брались за автомат.

Район между камбоджийской границей и Сайгоном больше всего пострадал от военных действий – я где-то читал, что никогда в истории войн на единицу площади не сбрасывали столько бомб и так сильно не обстреливали артиллерией. Что ж, вполне может быть.

И еще я припомнил, как распыляли "эйджент орандж" – вся растительность погибала и бурела. А потом американские бомбардировщики поливали землю напалмом. Завеса черного дыма висела днями, пока не начинался дождь и не превращал все вокруг в мокрый покров сажи.

И генералы могли это видеть с крыши отеля, если во время обеда устремляли взгляды на запад.

Я заметил, что растительность восстановилась, но казалась какой-то не такой – суховатой и редкой, – явно вследствие заражения почвы отравляющими веществами.

"Урал-750" производил намного больше шума, чем американский или японский мотоцикл такого же класса, поэтому мы говорили мало.

Теперь мы ехали на северо-запад к Кучи и Тэйниню, где проходило шоссе № 22. Забавно, я до сих пор путаюсь в северной Виргинии, а эту дорогу знал. Когда-то она была для меня очень важной.

И вот мы попали в Кучи. Я помнил его сильно укрепленным сельским городишкой, а теперь он превратился в шумный город с высокими домами, асфальтированными мостовыми и салонами караоке. Трудно было представить, какие бои шли на этих улицах и в окрестностях Кучи в течение без малого тридцати лет: с 1946 года вьетнамцы воевали сначала с французами, потом с американцами и, наконец, между собой.

Повсюду красные знамена, а в центре круговой развязки еще один северовьетнамский танк на постаменте в цветах и флагах.

Сьюзан свернула на главную улицу и остановилась. Мы слезли с мотоцикла, и, пока я пристегивал его к стойке, моя спутница достала из седельной сумки фотоаппарат.

Мы потянулись и стряхнули с одежды красную пыль.

– Бывали когда-нибудь здесь? – спросила меня Сьюзан.

– Несколько раз, – ответил я. – По дороге в Тэйнинь.

– В самом деле? А что вы делали в Тэйнине?

– Насколько помню, ничего. Участвовал в сопровождении конвоев: Бьенхоа – Кучи – Тэйнинь и обратно, пока не стемнело.

– Потрясающе!

Я не понял, что она нашла в этом потрясающего, но не стал уточнять. У меня ныла задница, болели ноги, и все отверстия организма забила пыль.

Мы прошлись по главной улице, и я с удивлением заметил группки белых людей.

– Они что, потерялись? – спросил я у Сьюзан.

– Американцы? Приехали осмотреть знаменитые тоннели Кучи. Главное туристское развлечение.

– Шутите?

– Ничего подобного. Хотите посмотреть на тоннели?

– Я бы хотел посмотреть на холодное пиво.

Мы завернули в открытое кафе и устроились за маленьким столиком.

К нам поспешил совсем юный официант. Сьюзан заказала две бутылки пива, и оно материализовалось через несколько секунд, правда, без стаканов. Мы сидели, покрытые пылью, и тянули жидкость из бутылок без наклеек. Сьюзан, так и не сняв темных очков, закурила.

Лучи садящегося солнца проникали под навес кафе, и стало жарко.

– Я и забыл, как жарко здесь бывает в феврале.

– На севере прохладнее. Стоит перевалить через облачный путь, как погода меняется. Там сейчас сезон дождей.

– Я помню это по шестьдесят восьмому году.

Некоторое время Сьюзан смотрела словно бы в пространство, а потом произнесла:

– С тех пор как здесь прогремел последний залп, война отсюда никуда не ушла. Маячит и поныне, как... тот человек на другой стороне.

Я поднял глаза: на противоположной стороне улицы скрючился на костылях калека – без ноги и без части руки.

– Те танки у дороги, – продолжала Сьюзан. – Повсюду солдатские кладбища и военные памятники, совсем молодые люди без родителей... Поначалу я не обращала внимания. Но потом стало невозможно – все это то и дело бросается в глаза. А я не видела даже половины.

Я не ответил.

– В то же время это часть экономики. Повод, чтобы приезжало много туристов. Молодежь, ну, вы знаете, развлекается военной ностальгией. А ветераны хотят что-то вспомнить. Они... мы называем это посещением Замороженного мира. Ужасно. Бесчувственно. Может вывести из себя.

Я не ответил.

– С вашей стороны хорошо, что вы поставили свечу.

И опять я не ответил, и некоторое время мы сидели в молчании.

– Очень странно вернуться сюда, – наконец произнес я. – Я вижу нечто такое, чего не видите вы. Вспоминаю то, что вы не испытали. Не хочу показаться чокнутым, но то и дело...

– Все нормально. Я хотела бы, чтобы вы об этом больше говорили.

– Не думаю, что у меня найдутся слова для того, что я ощущаю.

– Хотите вернуться в Сайгон?

– Нет. Пожалуй, наша поездка мне больше нравится, чем не нравится.

– Но уж, конечно, не жара и не пыль.

– И не ваша манера езды.