В ночь большого прилива. Повести

- Нет-нет, не из-за неряшества. Мы крупно поспорили из-за «Аэлиты». Вы же знаете, Юленька, детям эта книга всегда нравится, а наш милый товарищ Сеткин прочел и заявил категорически: «Чушь!..» Я даже очки уронила. «Как, - говорю, - ты можешь так об Алексее Николаевиче?..» А он знаете что? «Если Алексей Николаевич, значит, врать можно?» - «Что значит, - возмутилась я, - врать? Это же фантастика! Писательское воображение! Ты же сам столько фантастики перечитал и всегда хвалил!» И что же отвечает мне этот юный ниспровергатель классиков? «Фантазировать надо тоже с умом! На Марсе все не так. «Марсианские хроники» Брэдбери и то лучше»… Я, конечно, и сама неравнодушна к Брэдбери, это, безусловно, талант, но… В общем, я не выдержала и сказала, что таких критиков следует ставить носом в угол. И расстались мы сухо.

- А потом? - смеясь, спросила Юля.

- Он не появлялся неделю. А затем откуда-то узнал про мой день рождения и притащил целый сноп васильков. При этом был в новой рубашке и сиял, как начищенный колокольчик.

- Он и сегодня хотел прискакать, - вспомнила Юля. - Обещал в обед меня навестить.

Но Фаддейка пришел только в конце дня. Встрепан и помят он был больше обычного, к оранжевой майке прилипли золотистые чешуйки сосновой коры. Он сообщил, что тете Кире привезли дрова и пришлось их укладывать на дворе в поленницу.

- Таскал, таскал, чуть пуп не сорвал, - он стрельнул искристым глазом в сторону Нины Федосьевны.

- Фаддей… - страдальчески сказала она.

- Ой, простите, Нина Федосьевна! Я нелитературно выразился, да?

- Юля, может быть, хотя бы вы займетесь воспитанием этого гамена? - простонала Нина Федосьевна. Кира Сергеевна, видимо, уже отчаялась.

- Займусь, - пообещала Юля и показала Фаддейке кулак. Он потупил глазки, но тут же дурашливо сказал:

- Гамен - это парижский беспризорник? Вроде Гавроша? Значит, здесь у нас Париж, ура! Да здравствует баррикада на улице Шанврери!

- Не Шанврери, а Шанврери, - подцепила его Юля.

А Нина Федосьевна скептически произнесла:

- Можно подумать, ты читал «Отверженных»…

- Можно подумать, нет! - возмутился Фаддейка.

- Он читал детское издание про Гавроша, - снисходительно разъяснила Юля.

- Фиг тебе! Я все читал.

- Фаддей… - опять простонала Нина Федосьевна.

- А чего она… У нас дома десять томов Гюго, подписное издание.

Юля хмыкнула:

- И ты осилил?

- «Отверженных» осилил. И «Собор Парижской богоматери». Только маленько пропускал, всякие длинные описания. Нина Федосьевна, Юле уже можно домой? Она будет воспитывать меня по дороге.

Когда шли к дому, Юля сказала:

- И чего это утром ты наплел, что Нина Федосьевна строгая? Она добрейшая душа… На тетю Киру похожа.

- Ну и что же, что похожа? Тетя Кира тоже всякая бывает. Когда добрейшая, а когда ой-ей-ей.

- Ну, ты, наверно, и ангела небесного можешь до «ой-ей-ей» довести…

Фаддейка хихикнул:

- Не, я хороший… - И сказал серьезно: - В этом году у нас с тетей Кирой контакт. А в прошлом году мы еще по-всякому… Притирались друг к другу.

- Притиралась терка к луковице. Сплошные слезы…

- Ага… Мне от нее один раз тогда знаешь как влетело…

Фаддейка сказал это со странной мечтательной ноткой.

- За что?

- В том-то и дело, что ни за что… Я сижу, молоко пью, а она вдруг говорит: «А ну-ка дыхни». А потом: «Покажи-ка, голубчик, карманы». А там окурок и крошки табачные… Ой, что было!

- Всыпала небось? - пряча за усмешкой сочувствие, спросила Юля.

- Да не-е… На губу посадила.

- Куда?

- На гауптвахту. Говорит, выбирай: немедленно едешь домой или будешь сидеть до ночи под арестом. В сарае.

- И выбрал сарай?

- А что я, ненормальный домой ехать? Здесь вон как здорово, а там в лагерь отправят.

- Да еще и досталось бы от мамы за курение, - с пониманием заметила Юля.

Он вскинул возмущенные глаза:

- Да ты что? Думаешь, я по правде курил, что ли? Мы с ребятами мыльные пузыри с дымом пускали! Дым в рот наберем, пузырь надуем, он и летит вверх. А потом лопается, как бомба…

- Все равно дым во рту - это гадость.

- Ну, пускай гадость. Но не курил же!

- А тете Кире ты это объяснил?

- Думаешь, она слушала? Как разошлась… Ну, я решил: пусть ее потом совесть мучает. Целых три часа сидел, почти дотемна.

- Потом выпустила?

- Уже собиралась, да я раньше забарабанил.

- А чего? В темноте неуютно стало?

- Да при чем «неуютно»? Гауптвахта-то была ведь… без этого. Без удобств. Сколько вытерпишь?

Юля засмеялась. Фаддейка весело посопел и сказал:

- Тут я ей все и объяснил. Она сперва, как ты, говорит: «Все равно это гадость!» А я ей доказал, что это научный эксперимент был, а люди из-за науки еще не такие гадости терпели. Она засмеялась: «Вот и пострадал за науку, как Галилей». А потом говорит: «Ладно, помиримся, не сердись на старую тетку…» А я и не сердился.

- А не обидно было невиноватому сидеть?

- Обидно немного. Зато интересно. Я до тех пор ни разу арестантом не был! А тут почти как по правде… Всякие мысли думаются, когда сидишь. Воспоминания всякие…

- Какие?