В ночь на Ивана Купала

— Озеро Мирное. На озере духу дух соратник, плоть к плоти тянется, там простор другим просится простым да умом коротким. Кому Росиница дары дарила, о ком воды молила, тому к реке путь держать, в голубой воде обряд довершать. Любо миру мирное, любо голосу громкое, любо веданной неведанное, а жениху любо мудрое.

Коль хочет милая да за милым быть, слушает пусть радостно, помнит слово в слово.

Песня слышится где-то рядом. Девушки поют.

⠀

— Куда, милая, ходишь?

— Хожу по сердце его чистое.

— А что, милая, просишь?

— Прошу его себе грешного.

— А как, милая, жить будешь?

— По совести, да по желанию.

— А любить, милая, будешь?

— Люблю по всевышнего совету

Да тайному знанию.

— А как, милая, себя растеряешь?

— Растеряю — соберу в руках его.

— А кто он, милая, знаешь?

— Знаю, помню сквозь века его.

— А коль отвернётся?

— Буду жить честью да совестью.

— А коли погубит?

— Не погубит, не в его это силе

Да жизненной повести.

— А куда, милая, ходишь?

— По что — мне уже ведомо!

Хожу по следам его,

По дыханию его, по взгляду,

По небесному свету.

— И думаешь, повстречаешь?

— Думаю, не расстанемся!

— И думаешь, будете счастливы!

— Думаю, постараемся!

⠀

Всё дальше уносит голоса ветер. И когда поднялся? Стопы трава заплетает, тут и страх первый в пятки вдарил. Леший чудит: очнулся, из бора выбрался, в очи еловыми лапами тычет. С тропы уводит, дурманом окутывает, мысли путает.

— Ах, Маракуша! Чего удумал? — Алёнка громко крикнула спугнуть мохнатого.

Унялося. Вроде всё покойно, идти не хочется. Вон и озеро видится. Но песня странная будто цепляет то за волос, то за подол, кружить хочется и в хоровод. Будто и озеро уже задурманено, илистое дно кажется, пни да серость заполонили место.

Повернула Алёнка к реке. Неведомо откуда — кот, огромный такой, улыбается. Чудо странное. Кот обыкновенный, серый, правда, дикий, в руки не даётся и идти не велит. Всё норовит под ноги. И не кот это вовсе — человек. Вона как глаз с хитрецой смотрит.

— Маракуша, брысь. — Алёнка подняла веточку, а забросить в толстобокого не успела, исчез.

Опять песня внутри завела с душой разговор. Тут и ветер теплом к груди прижался, и звёздочка первая к речке ведёт, светит. Куда-то сомнение пропало. Ножкам мягко, сердцу легко. Алёнка сама не заметила, как на берегу оказалась. Не успела из-за куста выйти, как заметила движение…

Точно кто-то круги да хороводы водит по воде, а и нет никого. Ни духу человеческого, ни чужеродного. Тишина. Только лёгонько звучит колокольчик возле уха.

— Кто ты, ведомое иль неведомое? — спросила Алёнушка.

— Ха, комарица больше меня тебе ведома. Я что? В ушко игольное залез, из ушка вылез. Ты ж меня сама зазвала.

— Я? — Алёнка оглянулась. — Да кто ты зазывной такой. И чему мне в обиду ставишь того, что не делала? Не звала я никого.

— Да как же, а кто мысли по всему игольнику раскидал? Песнь Купальскую заговорную вымыслил? Оно-то вона как у вас, у людей. Всё просто. У нас же за любую весточку ума ответ держать. Пела внутрях-то? Али нет?

— Пела. Так как не петь, коли слышится?

— Вот и напела меня.

— Да кто ж ты?

— Представлюсь. Шкряток я, Афонька. Ток не домовитый, а речной. Росиница мне указ дала служить тому, кто ожерелье имеет. Есть в нём сила богатая. В пятой жемчужинке от начала свет великий заложен. Тому свету тьма ведома, но хоронится он её.

— Как же ты мне услужить можешь, коли и не прошу я ничего?

— Ой ли? — Афонька зазвенел смехом. — Зачем тебе-то просить? За тебя прошено. Ваш дух милость оказал, судьбу показал. Так-то чего просить, ум короток, коса длинна.

— Это у меня-то ума нету?

— Коса есть. Вон кака хороша, зерниста, колосиста. — Афонька дёрнул за косу девушку.

— Ты чего, махаться? Мал, да визглив, а туда же. Лапы убрал! Или что у тебя там?

— У меня? Показаться?

— Будь любезен, хоть разок. Отчего-то не боюсь тебя и кажешься ты мне близок и знаком.

Тут Алёнку с другого плеча за косу — хвать! Она обернулась. Ничего себе мал. Стоит пред ней хлопец плечами широк, очами хвастлив, рубаха-косоворотка шёлком голубым вышита, по всему ряду пуговок вроде как васильки цветут.

— Хорош?

— Хорошее видали. Мал, говорил. А сам? Зачем волос дерёшь? Принято у вас, что ли, так?

— Это у вас принято, а здесь, в заповедном краю, предписано. А мал я когда хочу, — обиженно пробурчал Афонька.

— Каком краю? Речка вроде моя, бережок сердцу милый.

— То-то твоя, а говоришь, ум. Ближе носа ничего не видишь.

— Так покажи.

— Смотри.